Свет во всем самолете выключили; лишь над моим сиденьем горела лампа, отбрасывая желтый сноп света на меня и краешек волос Кирсти Салонен. Я почти уснула, но вдруг краем сознания уловила, что кто-то стоит надо мной и что-то говорит.
– Джоан.
Я подняла голову и, вздрогнув, увидела Натаниэля Боуна. Его поездка тоже закончилась; он возвращался домой.
– Натаниэль, – сказала я, – не знала, что мы летим одним самолетом.
– Да, я в самом хвосте. В третьем классе, – прошептал он. – Надеюсь, вы не против, что я подошел. Вам, наверно, сейчас хочется побыть в одиночестве.
– Я не против, – ответила я.
– Послушайте… Боже, мне так жаль Джо. Напишу вам письмо с соболезнованиями, когда прилетим. Уже начал сочинять. Я потрясен, Джоан. Потрясен.
– Спасибо, – ответила я. Кирсти на соседнем кресле зашевелилась и на миг открыла глаза.
Я повернулась к Натаниэлю.
– Здесь нельзя разговаривать, – сказала я. – Давайте пойдем на ваше место.
Он горячо закивал, я встала, и мы прошли по проходу, раздвинули снежно-голубые шторки из ткани «Маримекко», отделяющие салон первого класса в носовой части самолета от более многочисленной группы пассажиров бизнес-класса, которые лежали на креслах и спали. Все эти пассажиры и впрямь походили на бизнесменов; они лежали, ослабив галстуки и сдвинув их в сторону, повернувшись к проходящим в профиль и закрыв глаза; ноутбуки покоились на выдвижных столиках или на коленях, и они цеплялись за них, как дети за плюшевых мишек. Мы раздвинули следующие шторки и вошли в салон экономического класса, пропахший дурным дыханием пассажиров – длинный, громадный салон с кармашками темноты и света, где сидели целые семьи по четверо в ряду с раскрытыми пачками чипсов на коленях; те шуршали, а пассажиры ворочались медленно, как поросята на вертеле, под маленькими квадратиками пледов, которые ничего не прикрывали; иногда ревел младенец, и уставшая мать укачивала его и пела ему финскую колыбельную. Сам проход был завален мусором, будто тут пронесся ураган. Я наступила на газету, потом на женскую туфлю.
На предпоследнем ряду крепко спал сосед Натаниэля, заняв и половину соседнего кресла, и поскольку кресла через проход тоже были заняты, мы встали в самом конце самолете, у туалетов и металлической тележки с напитками.
– Кто вас встречает в аэропорту Кеннеди? – спросил он.
– Дочери.
Я позвонила Сюзанне и Элис из больницы, и их голоса даже издали, даже в сопровождении неизбежных телефонных помех, казались такими одинокими. Такими печальными.
