На следующий день, оформив все бумаги, связанные со смертью, наплакавшись так, что глаза не открывались, а потом поспав с помощью маленьких голубых таблеточек, которые дал мне доктор в больнице, я навсегда уехала из Финляндии. Тело Джо лежало в простом временном гробу в грузовом отсеке, а я сжимала в руках мятый комок мокрых бумажных салфеток. В аэропорт Хельсинки-Вантаа меня сопроводили потрясенные представители Финской литературной академии, хоть я и сказала, что это необязательно, ведь со мной была делегация из издательства и литературного агентства Джо. Все, казалось, боялись завести со мной сколько-нибудь долгий разговор; агент Джо Ирвин Клэй старался не смотреть мне в глаза. Меня проводили в VIP-зал, договорились о ранней посадке в самолет, чтобы я не столкнулась с репортерами, которые уже тихонько собирались поблизости. Когда я попрощалась с представителями Финской академии, Теуво Халонен вдруг заплакал, и пришлось его увести, чтобы он еще сильнее меня не расстроил.
Рядом со мной в самолете сидела печальная, немного похожая на бульдога дама из академии по имени Кирсти Салонен. В ее задачи входило проводить меня до Нью-Йорка, хоть я и сказала, что со мной все будет в порядке. Если бы я нуждалась в обществе, села бы рядом с Ирвином; но в Финской академии настояли, что кто-то должен меня проводить, и я, как ни странно, была им благодарна. Миссис Салонен похлопывала меня по руке и шептала заботливые, по-матерински ласковые слова. Она тихо говорила о том, как важно сейчас проявлять к себе заботу и, со временем, позволить окружающим заботиться обо мне. Заговорила и о Боге, и о том, что мне нужно постараться больше спать.
– Миссис Салонен, можно личный вопрос? – вдруг спросила я, и она кивнула. – Вы замужем?
– О да, – ответила она. – Мы с мужем недавно праздновали юбилей, двадцать семь лет. – Она порылась в сумочке и достала фотографию худощавого мужчины в рубашке с коротким рукавом; на нагрудный карман крепилась ручка. – Эрик – инженер-химик, – продолжала она. – Спокойный человек, всегда всем доволен. У нас дача в Турку; любим туда ездить.
А вы согласились бы стать моей женой, хотелось спросить мне? Заботиться обо мне сейчас, как заботитесь об Эрике, инженере-химике?
Я была хорошей женой, по большей части. Джо жил в комфорте и безопасности, был окружен заботой; он вечно где-то пропадал – выступал с лекциями, жестикулировал, занимался непристойностями с женщинами, ел жирную пищу, пил, читал, разбрасывал по дому раскрытые книги обложками вверх, книги с корешками, погнувшимися от сильной любви. Поздно вечером или днем он рассказывал мне о том, что с ним случилось, или делился пришедшими ему в голову идеями, а я складывала их на хранение и доставала и пускала в дело, когда приходило время; пройдя мою тепловую обработку и остыв, история Джо превращалась во что-то новое, но узнаваемое. Во что-то, что было моим, но оставалось и его тоже, хотя бы отчасти. Конечно, это было несправедливо, всегда несправедливо, с самого первого дня. Но справедливости я и не хотела.
