. Джо получил награду, произнес речь, и остаток вечера мы провели на банкете, общались с людьми, точнее, были вынуждены это делать, и знакомились со светилами не только из скандинавских стран, но и с писателями, журналистами и издателями, приехавшими на церемонию из Лондона, Парижа, Рима. В атриуме оперного театра с высоченными потолками расставили длинные столы, накрытые льняными скатертями; акустика зала усиливала взволнованный гомон на многих языках. Произносили тосты – их никто не переводил – и мы с Джо улыбались и поднимали бокалы, как все, не зная даже, за что пьем и на что подписываемся, над чем так весело смеемся.
Президент с женой рано ушли; кто-то вскользь заметил, что Кристиан по вечерам любил смотреть «Скай ТВ» и сразу ложиться спать и никогда не отступал от этого строгого распорядка, даже раз в год ради Хельсинской премии и ее победителя. Мне хотелось сказать его жене: «А вы разве не можете остаться, пусть идет один?» Но было слишком поздно, они уже ушли, спустились по мраморной лестнице и сели куда-то, наверное, в карету, запряженную северными оленями.
Через несколько часов мы с Джо наконец ушли в компании примерно двадцати человек – дружелюбно настроенных издателей, писателей и высокопоставленных лиц, умолявших Джо не заканчивать вечер, а продлить его немного, этот особый вечер, который отличался от всех остальных финских вечеров, был для финнов как Песах для евреев. Песах – праздник, о котором эти люди едва ли много знали. («Да, да, это же на Песах положено сидеть за столом, облокотившись на подушки?» [35]) Они были милы и оживленно разговаривали, им хотелось обсуждать американскую литературу и геополитику, терроризм и тревоги о будущем. Рассевшись в флотилию лимузинов, мы поехали в очень старую традиционную пивную в центре города; управляющих предупредили, что мы приедем, и они подготовились – когда мы прибыли, залы были украшены цветами, гирляндами и подсвеченными ледяными глыбами, на которых лежали раки, но есть мы уже не могли – мы же только что приехали с неприлично роскошного банкета, где каждому полагался целый кирпич фуа-гра, отдельная перепелка и тарелка с геометрическим узором из сыров.
Некоторые члены Финской литературной академии терпеливо обучали Джо первым строкам «Калевалы» на финском и английском. Взявшись под руки, они декламировали стихи заплетающимися языками. Джо стоял в центре толпы, улыбался широко, проказливо, и говорил громче всех. Он сегодня переел; я видела, как он запихивал в рот трансжиры и мясо с поджаристой шкуркой, сыры всех сортов, и заливал их лучшими винами мира, доставленными прямиком из глубоких винных погребов Скандинавии. Я смотрела, как он набивает рот, раскрыв его так широко, что видны были всего его пломбы, серебряные и золотые, и длинная темная глотка, ведущая к больному сердцу с подержанным клапаном.
