И вот через десять лет после того, как Натаниэль Боун смущенно топтался на кухне нашего дома, я увидела его снова; он сидел, развалившись на диванных подушках в лобби отеля «Интерконтиненталь» в Хельсинки и, как всегда, ждал Джо. От удивления мы замерли и вытаращились на него.
– О боже, – шепнула я; Джо лишь вздохнул. После нашего напряженного разговора между нами ненадолго воцарилось согласие.
– В каждой бочке затычка, – пробормотал Джо. – Что ж, было бы странно, если бы он пропустил эту бочку.
– Да уж, – ответила я. – Подойди к нему. Так надо.
– Здравствуй, Натаниэль, – с притворной радостью подошел к нему Джо. Они обменялись рукопожатиями, Натаниэль поцеловал меня в щеку, и мы некоторое время стояли, оценивающе глядя друг на друга, а потом Джо просто кивнул, пробормотал «рад тебя видеть» и отвернулся.
Знаменитые люди могут себе это позволить. Джо ушел, даже не переживая, что обошелся с Боуном нелюбезно. Мыслями он был уже в другом месте – думал о премии, которую получит завтра вечером в оперном театре, о последующем банкете и вихре всеобщего внимания, о котором мечтают все, но большинство никогда даже близко не достигают желаемого; большинство видят себя на телеэкране, лишь когда их зернистое изображение выводится на монитор камеры видеонаблюдения в аптеке, и даже тогда испытывают легкое головокружение. «Это же меня показывают», – с гордостью думают эти жалкие людишки.
Я двинулась вслед за Джо к выходу из лобби, коротко улыбнувшись Боуну, но потом вспомнила, что Джо пригласил Ирвина Клэя и сотрудников издательства в наш номер на коктейли и закуски. Мне не хотелось там находиться, вести светскую беседу о Джо, премии и различных мероприятиях этой недели, поэтому я свернула в другую сторону и вышла из отеля. У меня была карта Хельсинки, и я пошла по проспекту Маннергейма. В витринах красовался обычный ассортимент – дорогие ткани, сотовые телефоны «Нокиа», крошечные и плоские, как леденцы от кашля. Вечерело, небо уже совсем потемнело – репетиция перед долгой бессолнечной зимой. Я шла по тротуару и вдруг кто-то зашагал в ногу со мной рядом; это оказался Боун, видимо, он следил за мной от самого отеля.
– Джоан, – сказал он, и в голосе его слышалось отчаяние, – здравствуйте! Может, хотите со мной выпить? Мы же в Финляндии, – добавил он. – Прошу, не отказывайте.
Можно подумать, на мое решение мог повлиять тот факт, что мы оба оказались в этой странной северной стране. Впрочем, как ни странно, именно это на него и повлияло. Я представила, как Боун бродит по улицам Хельсинки поздно вечером пьяный, жмурится под фонарями или сидит в баре, и не с кем ему поговорить, и никто с ним разговаривать не хочет. Финский язык иностранцу совершенно непонятен, полон сложных незнакомых звуков; ударение в нем ставится всегда на первый слог, а интонация похожа на утробное мычание. «Мы с тобой очутились здесь, на краю света, – казалось, говорили финны, – так давай напьемся».
