то есть разворачиваться в одном из пространств «вненаходимости» по отношению к советскому официальному дискурсу. Эффект был парадоксален: «В школах и высших учебных заведениях стали возникать, как сейчас бы сформулировали, ролевики, „отыгрывающие“ нацистов. Советские пионеры и комсомольцы не видели ничего зазорного в том, чтобы состоять в своего рода тайных кружках, иметь „аусвайсы“ со свастикой, приветствовать друг друга, щелкая каблуками или даже аккуратно зигуя. При этом сам Адольф Гитлер не вызывал симпатии, разве что „Майн Кампф“ ходила по рукам, подобно любому другому запретному самиздату. В самом легком случае, советские студенты и школьники начинали следить за внешним видом, с шиком носить школьную форму или костюмы, подчиняться дисциплине и романтизировать нацистскую Германию»163. Показательно, что молодых людей привлекла красота ритуала, форма, дисциплина – словом, обаяние милитаризированной корпоративности. Пионеры и комсомольцы в своей массе не испытывали симпатий к нацизму как идеологии, но и зигование и свастика не вызывали у них никакого внутреннего конфликта, вызванного явной идеологической неприемлемостью. Область того, что их привлекало и являлось действительно актуальным и «ценным» в прямом смысле этого слова, уже к тому времени явно находилась за пределами всякой идеологии, опустевшего верхнего этажа ценностной пирамиды. Зато она определенно существовала в пределах того, что мы описываем как этику добродетели. В конце концов, нацисты в сериале были показаны как профессионалы, «выполняющие приказы» и не отличающиеся какой-то особенной жестокостью. Они выглядели вполне симпатичными людьми, сочетающими в себе обаяние внешней элегантности и европейской цивилизованности со стойкостью, храбростью, верностью и честью.
Пройдет не так много времени, и, когда влиятельный журнал «Власть» в мае 1999 года поместит на обложке фотографию актера, сыгравшего Штирлица, Вячеслава Тихонова, одетого в форму СС, с подписью «Президент-2000», это будет означать, что «российские избиратели, согласно опросам, после непредсказуемого Ельцина желают себе в президенты спокойного правителя, который не позволяет себе никаких эскапад. В марте следующего года народ выбрал офицера КГБ, по-прусски добродетельного»164. Заметим, что в конечном счете народ получил если и не такого правителя, которого заслуживал, то именно такого, который олицетворял собой сочетание корпоративной этики с подчеркнутой деидеологизированностью и в то же время не был чужд ряду описанных выше советских добродетелей с налетом романтики. Действительно, его биография, его самопозиционирование построены вокруг ценностей верности дружбе, семье, учителям, профессиональной корпорации, вообще – интересам тех, с кем он связал себя узами добровольного сотрудничества. Так, решение служить Родине в рядах КГБ, по признанию самого Владимира Путина, принималось им под влиянием скорее романтических соображений, чем идеологических. Восприятие разведки всегда было окрашено в романтические тона; к тому же именно ее романтизации в СССР было посвящено много книг и фильмов. На это накладывается романтика спорта, соперничества, разного рода мужские добродетели, с которыми обычно связывается образ президента России. Когда осыпались ценности верности коммунизму (которые, впрочем, вряд ли уже воспринимались всерьез), в моральном багаже у многих осталось не больше, чем у бывшего офицера КГБ; в значительной мере он был «как все». Поэтому Владимира Путина можно рассматривать как своего рода самый успешный образец реализации ценностей и установок нижнего яруса советской моральной пирамиды, что во многом объясняет его безальтернативность на протяжении вот уже двух десятков лет.
