«Какой еще вагон первого класса, товарищ? Нет больше классов! Мы все равны!»
Я повернулась, чтобы уйти, и почувствовала, как проводник еще долго смотрел мне в спину.
«Буржуазия…» – пробормотал он подозрительно.
Я застала Анну в ресторане поезда, сидящей за столиком напротив Гумилева. Она смотрела в окно. Николай о чем-то задумался над своими записями. В какой-то момент взгляд Анны рассеянно пробежал по соседним столикам. Остановился на одном из сидящих, и выражение ее лица сделалось беспокойным.
«Вон тот, справа… Тебе не кажется, что он похож на Амедео?» – тихо произнесла она, склонившись к Гумилеву. Его лицо покраснело от ярости.
«Опять будем говорить об этом пьянчуге, Анна? Весь наш мир летит к чертовой матери, а ты все о своих любовниках. Приди в себя!»
Уязвленная Анна выпрямилась.
«Я не позволю тебе судить о людях по их страстям. И заводить разговор о моих любовниках или о твоих любовницах. Амедео был одним из самых благородных людей, которых мне довелось повстречать».
«Благородный этот бродяга? – голос Гумилева дрожал от ярости. – До сих пор не могу простить себе, что не набил ему морду. Надо же, имел наглость сделать мне замечание, что я говорил по-русски!»
Анна иронически улыбнулась. Хотела что-то сказать, но ее прервал голос проводника. «Пассажирам на Бежецк приготовиться к выходу. Прибываем через двадцать минут».
Там белые церкви и звонкий, светящийся лед,
Там милого сына цветут васильковые очи.
Над городом древним алмазные русские ночи
И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.
Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,
И люди, как ангелы. Божьему Празднику рады,
Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,
И Книга Благая лежит на дубовом столе.
Там строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким поклоном;
Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь;
И город был полон веселым рождественским звоном.
26 декабря 1921 г.
Оба поднялись одновременно, не обменявшись ни словом, ни взглядом. Я не последовала за ними.
Это было их последнее совместное путешествие. Они ехали в Бежецк повидать шестилетнего сына. До шестнадцати лет Лев рос с матерью Гумилева. Это было одно из решений, ставших роковым в жизни обоих.
Судьбе было угодно, чтобы Амедео Модильяни и Николай Гумилев ушли из жизни три года спустя, один за другим. Ахматова узнала о смерти Модильяни из некролога в случайно попавшем ей руки западном журнале. В нем Амедео называли «великим художником XX века», сравнивая с Боттичелли.
