— Пожалуйста, быстрее. Они все еще поблизости. Скинхеды, кажется.
Мужчина заколебался: самаритянские устремления вступили в бой с эгоистичностью и осторожностью. Брин не впервые положился на свою безупречную наружность. Он всегда выглядел и разговаривал как джентльмен, казался одним из тех, кому невольно доверяешь, впуская в дом и разрешая проводить жену в оперу, успешным бизнесменом, который скорее окажется жертвой, чем преступником. Так ли уж много психопатов, в конце концов, носят дизайнерские галстуки и пользуются одеколоном по сотне долларов за флакон?
Однако, несмотря на всю холеность Брина, мужчина, чей посткоитальный сон он потревожил, ему не доверял.
— Подождите здесь. Я сам позвоню вместо вас.
— Но вы же вроде не говорите по-немецки?
— Чуть-чуть говорю.
— Значит, копы все перепутают и никогда сюда не доберутся. Пожалуйста, я действительно боюсь за свою жизнь. Позвольте войти и воспользоваться телефоном.
Снова заминка и нерешительность. Брина трясло от жажды крови. Затем Толстозадый отступил и взмахом позвал за собой.
Брин вошел в квартиру.
Гостиная, где он оказался, не превышала размерами стойло для небольшой лошадки, причем половину и без того маленького пространства занимал огромный блестящий рояль, на котором стояли фотографии темноглазой женщины с квадратным подбородком, не лишенной своеобразной знойной красоты. Из спальни доносилась сложная фортепианная мелодия, навеявшая мысли об арфистах в черном и ужине на Плазе. Неужели Вэл и этот парень трахались под такую музыку? Запустив холеную, унизанную перстнями руку под пиджак, Брин нащупал гладкую поверхность десятимиллиметрового «Глока», всегда носимого при себе во время заграничных прогулок по ночным улицам. В конце концов, осторожность не повредит. Скверных людишек везде хватает.
— Телефон здесь, — сообщил Толстозадый, подведя его к спальне.
— Вообще-то, телефон мне совсем не нужен, — признался Брин. — Хотя в какой-то момент я могу заглянуть к вам в холодильник.
Толстозадый издал придушенный вскрик и начал поворачиваться к Брину, но тот обрушил ему на голову рукоять пистолета — будто разбил бутылку шампанского о спускаемый на воду корабль[7]. Но пострадала не бутылка.
* * *
Глаза.
Брин любил наблюдать за глазами жертв, приходивших в себя. Любил смотреть, как постепенно отступает темнота беспамятства, как трепещут веки и заявляет о себе боль, не замечаемая, пока человек с остекленевшим взглядом валяется без сознания.
