Пытаясь откатиться, Вэл натянула путы. Тело охватила агония, объединенная сила оставшихся нитей держала крепко, раздирая иглами кожу. Вэл затаила дыхание, не решаясь продолжать. Затем одним отчаянным рывком попыталась освободиться. Крючья и иглы выскочили. Пропитанные кровью нити порвались, но большая часть созданного Летти узора, сверкающая «веревочка», осталась нетронутой, покрывая тело кровавой арабеской.
— Убирайся! — Вэл вскочила и, сбив Летти с ног, потянулась к ее шее, как мечтала сделать тысячи раз.
Летти отбивалась руками и ногами, но как-то вяло, словно решила принять все, что для нее уготовано.
Вэл роняла ей на лицо слезы вперемешку с кровью. Разум наводнили образы: полуночные поездки под кромешно черными небесами, безумные, дикие лица, прижавшиеся к окну мерседеса, ночные бабочки, вихляющие на острых шпильках, хищницы, от которых так и разило отчаянием и неудовлетворенностью. Зачарованное лицо матери, с вожделением смотревшей на чуждый и обширный мир за стенами дома, одновременно пугавший и манивший ее.
«Ты видишь, как ужасен мир. Только взгляни на это. Ты видишь...»
Лицо матери, вспомнила Вэл, было полно растерянности и тоски.
— О боже! — выдохнула она и выпустила горло Летти.
Та закашлялась и потерла шею.
— Так я и знала. — Голос звучал слабо, глухо, словно шелест мертвых давно облетевших лепестков, сминаемых в ароматный порошок. — Так и знала, что однажды ты попытаешься меня убить. Знала, что ты меня ненавидишь.
— Ненавидела. В детстве я жаждала тебя убить. Сидела у окна в своей запертой комнате и фантазировала, как это будет. А затем полиция выяснила, что ты издеваешься над своей маленькой пленницей, и забрала меня, лишив такой возможности. Как же я тебя ненавидела! Нечестно, что тебя у меня отняли.
— Я тоже тебя ненавидела.
Вэл поразилась. Все эти годы она считала себя жертвой Летти. Того же мнения придерживались газеты и журналы, соседи, многочисленные психиатры с их ахами и охами и терапевты, что цокали языками, работая с ней уже в детском приюте. Как выразилась одна желтая газетенка, Летти была чудовищной матерью, которая держала свое дитя в цепях.
— Я ненавидела тебя за твою свободу, — продолжала Летти. — За то, что ищешь темные места, куда я боюсь идти.
— Но это же ты показала те места!
— Только из желания напугать, чтобы ты никогда меня не бросила.
— Я и не бросала. Таскаю тебя за собой по миру, точно тяжелую цепь. Ты всегда в моих снах. Ненавижу тебя за то, что ты везде, куда бы я ни отправилась, в каждой постели, где бы я ни спала. Ты вечно рядом, преследуешь, шпионишь, наблюдаешь.
