Нахлынули воспоминания о собственной недавней боли, но с ними пришла и ярость, побуждавшая к еще большей жестокости. Вэл хотела остановиться и принести извинения. Но не могла.
Пленник вскрикнул. Вэл кончила.
И поползла назад к Симоне, которая поцеловала ее в губы и отвела ей с глаз прядь взмокших волос.
— Прочувствовала? Насиловать так возбуждающе, и нашему полу это тоже доступно.
Вэл отвернулась от центра круга, в котором пленника подвергали еще более пикантным извращениям. Она подтянула ноги к подбородку и, пытаясь стать как можно меньше, обвила их руками.
В пустом желудке подсасывало. Горло першило от дыма и непролитых слез.
Пленник умоляюще взвыл. Несколько женщин бросились к нему и, перевернув на спину, раздвинули ему ноги, а Мира перевязала его мужское хозяйство толстой бечевкой.
Парень бешено сопротивлялся. Мира глянула на Симону, и та неохотно отдала нож.
Вэл отвела взгляд. Когда она повернулась назад, Мира с кровожадной улыбкой на лице сидела перед ней на корточках, крохотные холодные глазки возбужденно сверкали порочным блеском.
— Это тебе, — сказала она, протягивая нож Вэл.
Странный новый мир, где обнаружил себя Брин, не так уж отличался от его собственного царства грез, его самых темных и самых личных фантазий.
Ничего сокровенного, ничего завуалированного. Каждый вздох, каждое движение фонтанировали похотью. Желание источали каждая птичья трель, каждый шорох ткани и произнесенное шепотом слово.
Ничего скрытого.
Вот в чем заключались притягательность и ужас этого места. Брин всю жизнь притворялся. Создал личину из вежливости, хорошего вкуса, остроумия и аристократичной утонченности, чтобы отвлечь внимание от социопата под ней. Научился изображать любовь, чтобы никто не догадался о его неспособности на нее, натренировался подделывать нежность, хотя слабо понимал, что это такое и почему все в ней нуждаются. Примерял и носил маски с непринужденностью гуляки на Марди Гра. Жил среди других людей, и те полагали его не только нормальным, но и не лишенным определенной мужской привлекательности.
Теперь все это осталось в прошлом.
Теперь больше незачем было создавать хрупкую видимость и устраивать фарс, изображая нормальные человеческие чувства. Что до внешности, никакие тряпки, никакой грим не могли скрыть ущерб, причиненный огнем. Все видели жалкого урода, которого недавно показало ему зеркало. Он прошел сквозь ад и превратился в омерзительного монстра, зато, как ни странно, чувствовал себя освободившимся.
