— Вы с киностудии, что ли? — не справившись с любопытством, спросил он.
— С чего вы взяли?
— Ну… так, может, вам надо антураж создать? Но у них в реквизите своих фотографий полно!
«Антураж… А ведь угадал…»
Не сочтя нужным ответить, она отобрала несколько наиболее достоверных для «антуража» фото — молодую женщину из семидесятых с темными волосами, со стрижкой сэссон, пожилого военного в кителе и строго глядевшую в камеру, видно, пережившую войну старушку с седым пучком и букетом гвоздик в руке.
Жаруа, под замечания и окрики Инфанты развесил по стенам столовой картины, она тем временем расставила фотографии и безделушки.
— Отнеси инструмент, вытри пыль и вернись, чаю выпьем! — снисходительно бросила она слуге.
Для него это было большой и нечастой наградой — разделить с хозяйкой стол.
Пока он, что-то радостно мыча себе под нос, прибирался и ходил в подвал, Инфанта достала из холодильника остатки утренней клубники и щедро полила ее взбитыми, из баллончика, сливками.
— На вот, ешь… — Когда он вернулся, она великодушно отодвинула для него стул. — Э, ты сначала руки вымой!
Прихлебывая еще не остывший ромашковый чай она безучастно наблюдала, как довольный пес жадно пожирал лакомство из креманки. В быту она его не баловала. Пес питался без излишеств — дешевые макароны, нарезной батон, недорогая распродажная колбаса.
На стене отсчитывали секунды хозяйские часы. Дешевая, фиксирующая время пустышка — белый стеклянный квадрат с черным циферблатом.
Их создатель даже не удосужился украсить поле каким-нибудь незамысловатым рисунком или поместить в незатейливую раму.
— Посуду помой. Я спать.
Когда она привстала, он потер рукавом дырявой байковой рубахи свою щетинистую, неровную от следов фурункулов, похожих на воронки от взрывов, щеку.
На языке, установившемся между ними, этот жест означал: «Королева, поцелуй!».
— Ладно, проехали… — подойдя к нему, строго сказала она. — Еще раз так сделаешь — пеняй на себя! — добавила, крепко сцепив обе руки у него на шее. Угольные глаза поглядывали все еще виновато, но в них не было страха. Взгляд собаки, не понимающей, почему люди, ведущие кровопролитные войны, ругают за растерзанного в траве ежа.
Быстро чмокнув его в щеку, она вышла из столовой.
В спину ей донеслось: «Моя!».
Она беззлобно усмехнулась. Так и должно быть. У пса только один хозяин, и он для него — весь мир.
* * *
Самоварова не помнила, как добрела до дома.
Обида на полковника, даже не обида — клокотавшее внутри негодование от того, что он не нашел в себе силы вникнуть в ее слова, сменилась лихорадочными мыслями, как удалось врагу (она уже не сомневалась, что за скверными событиями последних недель стояла не череда совпадений, а хитрый, коварный враг!) раздобыть сугубо личную информацию о событиях более чем тридцатилетней давности.
