Ничто не нарушало спокойствия в воздухе и на земле. Не парили в голубой выси коршуны, не проносились с оглушительным свистом стаи юрких чирков, не слышно стало песен возвращающихся с морских отмелей лебедей. Ни звука не доносилось из расположенной в небольшой рощице колонии белых цапель, обычно такой шумной и оживленной. И вся колония с неподвижно сидящими птицами, белыми пятнами вкрапленными в густую зелень леса, издали казалась клумбой чудесных цветов. Даже прожорливые бакланы, оставив свой разбойничий промысел, застыли на прибрежных обомшелых пнях, как каменные изваяния.
Я спросил Зураба:
— Скажи, Зураб, почему так тихо бывает в этот час кругом? Я не раз наблюдал на охоте, что в момент захода солнца прекращается перелет птиц, и все как бы сразу замирает.
Зураб отпустил руль, неторопливо свернул самокрутку из крепчайшей махорки и несколько раз глубоко затянулся.
— Я рад, что у тебя хороший глаз, парень, — наконец промолвил он. — Многие имеют ружья, многие ходят на охоту, но не каждый видит все то, что происходит вокруг него. Я тоже когда-то был таким охотником…
Зураб помолчал и потом продолжил свой рассказ:
— Это было давно. Я хорошо помню день, когда отец первый раз дал мне в руки ружье. Мне казалось тогда, что я самый счастливый человек на земле. Во всяком случае, мне завидовали все мальчишки нашего аула. И даже женщины, видя, как гордо я шагаю со своей шомполкой на плечах, шептали друг другу, что теперь в семье Тюлегена, так звали моего отца, всегда будет свежая дичь, а мои сестры будут носить шапочки, украшенные перьями филина. И они говорили правду, потому что в наших краях охота добычлива, а ружье мое не знало промаха. Но однажды я вернулся без добычи…
Кулас, увлекаемый стремительным течением, продолжал нестись вперед, хотя наш спутник, Василий, давно уже опустил весла и, стараясь не шевелиться, жадно внимал рассказу Зураба.
— Да, в этот вечер я вернулся с охоты, как никогда, усталый, а сумка, из которой мать привыкла вынимать жирных селезней и уток, была пуста. Слова укора уже готовы были слететь с ее уст, но отец остановил ее суровым взглядом и молча ждал, когда я переоденусь в сухое платье и протру запотевшее от обильной росы ружье.
— Скажи мне, сынок, — сказал он, когда я присел к очагу, — что ты видел сегодня на охоте?
И я рассказал отцу о том чуде, которое явилось моим глазам, глазам беззаботного парня, который мало задумывался над жизнью и не умел глядеть глубоко, как это делают старые, умудренные годами люди.
