На прощание мы не подали друг другу руки. Он поклонился коротко и безмолвно. Словно формально приносил свое соболезнование.
Когда я шел от станции городской электрички, мне навстречу хлынули веселые толпы людей из театра Фридрихштадт-Палас. Плотными гроздьями скапливались они у переполненных ночных кафе. Возле дома меня ждал Вольфганг. Глянув на меня, он ни о чем не спросил. Молча поднялись мы по лестнице. Иоганна тоже ждала меня. Она отодвинула пишущую машинку и подсела к нам.
— У меня уже нет надежды, — сказал я, передав им мой разговор с Мартином. — И все ж я пытаюсь уговорить себя, что этого не может быть!
— Иллюзии — только попытки затушевать собственную вину, — спокойно заметила Иоганна. — Я никогда не видела Эву, и обстоятельства жизни у нас разные, но я все больше и больше понимаю ее. Чувствую, что очень полюбила бы ее. Мысль о Эве будет вечно омрачать наше счастье.
В эту ночь мы не спали. Говорили мы мало. Каждый остался один на один со своей виной, но хорошо, что мы были вместе.
Магда
Никогда еще Эва не была так близка мне, как в дни, когда меня охватил страх за нее. Прежде я и не знала, что привязана к ней. И не понимала, что мало заботилась о ней. Моя участь, которую я научилась терпеливо сносить, сделала меня черствой, равнодушной к чужим горестям. А Эва не из тех, кто просит о помощи. Она с детства была задумчивой, всегда погруженной в свои мысли, проще всего было ладить с ней, если оставить ее в покое.
В первое время, переехав к нам, Эва была очень разговорчивой. Но скоро это кончилось. Неуклюжие пошлости моего мужа претили ей все больше, а я не разбиралась в тех вопросах, которые ее волновали. Даже отношения Эвы с мамой мало меня трогали. Мой муж не очень-то любит выходить из дому, к тому же мама его всегда утомляла, поэтому последние десять лет я редко бывала у нее. Да и мама не проявляла ко мне интереса. Одной только Эве она доверяла все, ее она обожала. Эва бывала у мамы почти каждую неделю, а если случалось, что не могла съездить, отправляла ей длинное письмо. А в последнее время, когда маму начала тревожить любовь Эвы к Рандольфу, она и сама стала к нам приезжать.
Я думаю, она ревновала бы Эву к любому мужчине, ведь она и помыслить не могла, что Эва уйдет от нее, а тут еще она понимала, что Рандольф оказывает политическое влияние на ее любимицу.
Во вторник, когда я была у мамы, она настойчиво выпытывала у меня все, что я знаю о Рандольфе. Но я и правда ничего не знала, гораздо меньше, чем мама, и, чтобы успокоить ее, могла только сказать, что по вечерам Эва всегда дома, читает или работает. Но мама не поверила мне. Объявив, что не может спать от страха за Эву, она поехала со мною в Берлин.
