Мартин предложил мне сесть, и я уселся на табуретку, сколоченную из неструганых досок от ящика. Штабеля книг окружили меня со всех сторон, но Мартин с большой ловкостью сновал между ними.
— Я по поводу Эвы, — сказал я. Он скорчил вопросительную мину. — Видите ли, я думал, что она у вас. Вы ничего о ней не знаете?
Мартин внимательно оглядел меня с головы до ног — критически, самоуверенно и без тени смущения. Он не показался мне неприятным. Впрочем, совсем чужой мне человек, точно существо из другой эпохи.
— Я не знаю вашей фамилии, но вы, вероятно, Вольфганг? Эва говорила о каком-то Вольфганге, когда была здесь вчера — впервые за много лет.
— Вчера? — Я вскочил. — И куда же она отправилась?
— Домой, полагаю. Разве она не дома?
Я покачал головой.
— А-а, — протянул он.
Мартин без устали шагал по своей клетушке, мимоходом поднял с пола несколько книг и бросил в общую кучу в углу.
— И вы не знаете, где она? — спросил Мартин, поднявшись со стула.
— Нет, мы все надеялись, что она у вас!
Он пробормотал что-то непонятное, раскрыл наугад какую-то книгу, мельком заглянул в нее и швырнул к остальным.
— Не осталась ли она в Западном Берлине? — спросил я.
— Нет! — Он снова поглядел на меня. — Нет, определенно нет. Если у нее и было такое намерение, то после нашего разговора она изменила бы его. Она даже сказала что-то в этом роде.
— Вы ей отсоветовали?
— Но мы вовсе не говорили об этом. Если же смысл разговора сводился для нее к этому вопросу, тогда да, я ей отсоветовал.
Он снова зашагал по комнате, от двери к стене, оттуда к заржавленной печурке и опять к двери. Казалось, он разговаривает сам с собой:
— Ей хотелось знать, где ее настоящее место. Если судить по ее виду, сказал я, то в постели. Считаю ли я свой выбор правильным, спросила она. Что ни делаешь, все неправильно, попытался я уклониться от ответа. Но от нее было нелегко отделаться. Она желала, чтобы я рассказал ей все с мельчайшими подробностями. Что ж, я и сказал ей все. Я и сам не знал точно, что именно я ей скажу, такие вопросы никого здесь не интересуют, здесь легко отвыкаешь от всего, даже от собственного мировоззрения.
— Тогда что же вы осознали в процессе вашего разговора?
— Вы, может быть, знаете, что у нас с Эвой был когда-то роман, много лет назад. Мы вместе сдавали экзамены на аттестат зрелости. Получив религиозное воспитание, мы воспринимали речи функционеров как пустое фразерство, а речи пасторов были для нас глубоко содержательными. Мы казались себе бунтарями, а на деле были конформистами. Но в нашем кругу нас чествовали как героев, потому что мы организовывали нелегальные сборища и распространяли листовки, которыми нас снабжали отсюда. После выпускных экзаменов одного из нас обратили в новую веру, и он вступил в СНМ. Меня охватил страх, и я удрал. Только все это было очень-очень давно.
