— В самом деле, — ответил он, — до войны я принадлежал к ордену иезуитов, и меня называли «отец V». Но через некоторое время, хвала всем богам и моему в том числе, я убедился в том, что отныне принадлежу к вашему ордену.
Я стал язычником.
Теперь мои боги — Дискобол, Ты, Солнце и Луна. Мой Храм — Лес.
Теология: к чему все эти сложные построения, когда голый Человек на голой Земле — самое простое и самое величественное зрелище в глазах Предвечного.
Все рассуждения о Троице, Воплощении, Искуплении выглядят бессмысленным издевательством — странно, что в ответ ученики не швыряют в лицо учителям разорванные катехизисы.
Ну что ж, пусть будет так — я готов признать, что моя Вера в Грех неискоренима — она таится в самой глубине моего существа, я насквозь пропитан ею и не сумею от нее освободиться — я принимаю ее, сживаюсь с ней; но если бы я признал ее действительно своей — это вызвало бы в моей душе бунт.
— Грех? — например, сказал бы я. — Что ж, тем лучше! Если бы не было греха, как тогда извинить Творца за вселенский беспорядок, порочащий Творение? Разумеется, грех куда более важен для оправдания Бога, чем Человека.
Что бы я ни делал и ни говорил, как бы я ни смеялся и ни верил в то, что с этим покончено — я никогда не смогу полностью искоренить в себе привычки более древние, чем мое собственное сердце.
То, что по-прежнему остается во мне, вопреки моей воле, от таинств Религии, в которой я был рожден, — это понятие греха и ужас, который его сопровождает. И то и другое я впитал с молоком матери, и это не пустые слова: моя мать принадлежала к поколению тех женщин, которые после родов отправлялись в церковь, закрыв лицо вуалью, чтобы просить священника вымолить для них прощение Небес за то, что они произвели детей на свет (эта специальная церемония называется «Очищением»). Я до сих пор ощущаю на себе груз этого изначального подозрения. Само зло не так значимо, не так опасно для человека, как христианская идея зла, в той мере, в какой она компрометирует человека от начала мира в его собственных глазах, навсегда отравляя его отношения с Богом и самим собой. Он считает себя преступником, осужденным и приговоренным заранее, отчего всё его восприятие искажено с самого начала. Ничто не чисто и никогда не сможет очиститься — как если бы в какой-то момент по непонятной причине происходит разрыв непрерывности и существо отторгается от природы, которой принадлежит, тогда как сама она отделяется от Сверхприродного.
