В последние дни войны я видел много мертвых, но эта молодая женщина потрясла меня больше всего — убита из-за нескольких бутылок вина. Ужас и сострадание в сердце, чувство, что ничем нельзя помочь, заставили меня замереть на несколько секунд. Эсэсовец о чем-то спросил моих конвоиров, но я не расслышал от волнения, а один из них грубо ответил: «Этот фрукт без оружия — наш. Мы кончим его в следующем дворе». Может быть, он хотел застрелить и меня? Я почувствовал пинок, потерял равновесия и упал бы на бутылки рядом с мертвой женщиной, если бы парни, стоявшие за мной, не схватили меня за руки. Они протолкнули меня сквозь ворота фабрики в следующий двор.
«Отложи мешок!» — приказали они. Но я судорожно прижимал сверток к себе, особенно часы — если уж умирать, то я хотел умереть вместе с ними. Кроме того, это был не мешок, это было полотенце. Если бы они сказали: «Отложи полотенце!» — кто знает, может, я так и сделал бы. Но мой прекрасный будильник и последний кусок хлеба, все завернутое в чистое белое полотно, положить в мусор? Это было противно мне, настоящей хозяйке, которой я уже был тогда. И когда голос вновь угрожающе поднялся: «Отложить мешок! Это приказ!», мне стало все безразлично и я подумал: «Да ни за что!».
Я смотрел в землю, потому что не хотел смотреть в дула автоматов, и почти расстался с мыслью о спасении, как вдруг прямо перед собой я увидел возникшую будто ниоткуда пару сапог и форменные брюки с кантом. Мой взгляд медленно скользнул выше, я заметил свастику на груди и — страх ослаб, когда я увидел лицо. Добрые усталые глаза смотрели на меня с озабоченного лица. В этом седоволосом мужчине я увидел не военного, а человека. Он показался мне — несмотря на всю озабоченность решительным и сильным, из тех, кто говорит: я делаю то, что хочу. У него были чувства и образование, он не был грубым и неотесанным. Полная противоположность тем четырем эсэсовским ищейкам, которые с автоматами наизготовку замерли в нескольких шагах. Офицер осторожно прижал мои плечи к стене, посмотрел внимательнее и спросил: «Скажи-ка, а ты мальчик или девочка?»
Волосы мои давно уже не видели парикмахера, я носил башмаки с пряжками и гольфы, короткие брюки, а сверху — приталенное женское пальто, которое мне подарили друзья-старьевщики. Я был практически приговорен к смерти и подумал: «Какая разница, быть ли мертвым мальчиком, когда расстреляют, или девочкой». Я ответил: «Мальчик».
После этого начался оживленный спор между офицером и моими мучителями, которые, очевидно, никому не хотели уступать свою добычу. Офицер спросил меня о возрасте. Я ответил: «Шестнадцать». О том, что с 18 марта мне стало семнадцать, я совершенно забыл. Это спасло мне жизнь. Офицер резко повернулся, взволнованно топнул и закричал на патруль: «Нет, мы еще не докатились до того, чтобы расстреливать школьников! Подлецы проклятые!»
