Наконец, снежным хмурым январским днем 1945 года начался мой процесс в суде для несовершеннолетних Моабита. Я его помню смутно — я был тогда слишком взволнован. После того, как мама закончила давать свидетельские показания, председатель суда, пожилой, казавшийся понимающим человек, произнес: «С такой ужасающей супружеской жизнью, какую Вам пришлось вытерпеть с Вашим мужем, я сталкиваюсь впервые за все годы службы. Мне искренне жаль Вашего мальчика». Процесс проходил быстро, пресса не была допущена, и через пару дней закончился. Суд утверждал, что я все же мог бы убежать от отца, вместо того чтобы убивать его. Заявление судьи о том, что я мог бы выпрыгнуть из окна комнаты, расположенной на высоком первом этаже, вызвало у меня тогда — да и сейчас тоже — только удивление. Ну и куда бы я мог убежать в тогдашней разрушенной войной Германии, которую никто не мог покинуть просто так?
Мой адвокат просил оправдательного приговора, но суд приговорил меня к четырем годам тюрьмы для несовершеннолетних. Время предварительного заключения было зачтено, а моей матери предоставили право через полгода подать прошение о помиловании. Но все повернулось по-другому.
В феврале и марте воздушные налеты на Берлин становились все более интенсивными. В мой семнадцатый день рождения союзные бомбардировщики тоже сбрасывали свой груз на город. Самолеты летали над нашими крышами, и в тюрьме уже царило настроение конца света. Выходя из тюремного здания во двор, приходилось преодолевать целое море осколков стекла, бывших прежде окнами тюрьмы. 22 апреля Красная Армия приблизилась к Тегелю. Взволнованно переговариваясь, надзиратели сновали по коридорам. Всех заключенных должны были переправить в Плетцензее, в тамошнюю тюрьму, но по дороге одна из машин попала под бомбы.
Русские уже стояли в Тегеле, а другого пригодного «черного ворона» не было. Надзиратель привел меня в контору. Там на своем обычном месте под большим колоколом, как капитан на тонущем корабле, сидел начальник тюрьмы и пытался куда-то дозвониться. А в это время в нескольких метрах над крышей проносились, взвывая, бомбардировщики, и мы, казалось, ощущали волны воздуха, идущие за ними. Еще пять или шесть мальчиков стояли рядом со мной, прислонившись к стене. Начальник тюрьмы, выхватив из картотеки мою карточку, повернулся к старшему надзирателю и сделал рукой отбрасывающий жест: «Хорошее поведение. Освободить». И моментально исчез в коридоре.
