Об одном только мы забыли; во время войны молодежи до 21 года не разрешалось после девяти вечера появляться на улице без сопровождения родителей. Было уже полдесятого, когда мы выпорхнули, взявшись под ручку и весело хихикая. Двое мужчин в гражданском шли нам навстречу. Я хотел переждать в подъезде, пока они пройдут, но не в меру расхрабрившийся Кристиан не захотел прятаться. И вот они уже перед нами: «Эй, красотки!» Это был патруль гитлерюгенда. У нас потребовали назвать имена, они, видимо, приняли нас за парочку несовершеннолетних девиц, которые хотели кого-нибудь «подцепить».
Нас тут же схватили под руки и привели в ближайший полицейский участок. Там, не долго думая, заперли в камеру, потому что мы отказывались назвать свои имена. Они пригрозили, что запрут нас на целый месяц или «взгреют» палкой. Нам стало жутковато. У Кристиана уже наворачивались слезы, и мы сказали, как нас зовут. Полицейские уперлись: «Не врите, вас не могут звать Лотаром и Кристианом, это же мальчишеские имена». Я промямлил: «Ну, меня все называют Лоттхен». — «То-то же». — «А меня — Кристине», — добавил Кристиан. У нас спросили фамилии, после нашего ответа полицейские вновь оказались в замешательстве. В конце концов, дежурный решительно сунул руку Кристиану под юбку, тут же отвесил ему пощечину и возмущенно воскликнул: «Это и вправду парень!» Такая же проверка не миновала и меня. Поднялся страшный крик. По телефону вызвали мать Кристиана, накричали и на нее. Если такое еще раз повторится, о нас сообщат, куда следует, пригрозили нам. На этот раз все ограничилось взбучкой в полицейском участке. Конечно, они решили, что мальчишки просто пошутили; если бы они заподозрили что-то более серьезное, то заявили бы о нас в гестапо, как о неполноценных.
Брюки были моей вечной мукой. Я лишь тогда немного примирился с ними, когда все больше женщин, особенно после войны, стали носить брюки. Я ни за что не хотел надевать свой первый костюм на конфирмацию. Мама и дядюшка пытались уговорить меня: «Ты не можешь идти туда в коротких штанишках». Но я не сдавался. Наконец, у нашей экономки лопнуло терпение: «Сейчас ты у меня наденешь», она бросилась в ванную, схватила там выбивалку, и не успел я глазом моргнуть, хорошенько отшлепала меня, перекинув через колено. Почти плача, я вынужден был подчиниться насилию. «Лучше бы я надел черное платье», — дрожащим от слез голосом бормотал я. Она критически осмотрела меня, жалкое создание в белой рубашке с бабочкой и в пиджаке, и вынуждена была согласиться: «Да, оно пошло бы тебе гораздо больше».
