в 1988 году, после двадцатисемилетнего перерыва, я вновь попал в западную часть Берлина и прошел, вспоминая, по улице Копеникер-штрассе. Ничто уже не напоминало о том, что когда-то здесь происходило.
В 1942 году мне пришлось вступить в организацию гитлеровской молодежи «Гитлерюгенд», отец подал заявление о приеме. С большой помпой в торжественном актовом зале школы в Руммельсберге нам должны были вручать так называемые «мюнхенские удостоверения». Но мое удостоверение и удостоверение одного из моих друзей, очевидно, потерялись по пути из «столицы коричневого движения» в Берлин. Я очень редко участвовал в дежурствах, и однажды моя мать получила письмо, в котором от нее требовали позаботиться о том, чтобы я не отлынивал от дежурств, и пригрозили, что иначе меня вызовут в полицию. Мне пришлось явиться в организацию в Мальсдорфе, исполнить свой долг, который все мы называли «принудиловкой». Перед старинной усадьбой собрались черные овцы из северного, южного и центрального Мальсдорфа. К нашей форме прицепили погоны. Они меня не интересовали, но послужили поводом для одного удивительного происшествия: однажды, когда мы стояли в строю, банфюрер внимательно осматривал каждого из нас, и остановился передо мной: «Ну а ты что стоишь, как благочестивая Елена? В каком ты вообще флажке?» — «Флажок? Флажок? — подумал я, — это что-то, что развевается на ветру?» Банфюрера отвлекли, он отвернулся. Мой сосед шепнул: «Это написано на твоих погонах». Ах ты, Господи, я скосил глаза на свое правое плечо и увидел цифру 18 и через черточку — 124. В этот момент банфюрер снова повернулся ко мне и гаркнул: «Ну, скоро?» Я молодцевато, руки по швам, ответил: «С 18 по 124». Он побагровел и рявкнул: «Я что же, выискивать должен?» И я, так как отвечать просто «да» было запрещено, четко произнес: «Так точно». Сказать «так точно» в такой ситуации было самой большой шуткой. Мальчишки прыснули. Еле сдерживаясь, банфюрер завопил: «Не разговаривать! Это приказ!».
Он приказал нам войти в дом. Я едва слышал его бормотанье, потому что, войдя внутрь, я все свое внимание переключил на двери с чудесными карнизами и оконные рамы с изящными латунными ручками. Здесь было восхитительно! И когда внутренне я немного опомнился от этого великолепия, я хотел только одного: вон отсюда, прочь от этой униформы и рычащих обезьян.
Всю меру нацистского ужаса я впервые осознал поздним летом 1942 года. По дороге из школы к Бирам я свернул с Адельберт-штрассе направо на Копеникер-штрассе и увидел колонну людей: женщины и мужчины, молодые и старые, матери с детьми на руках. Каждый нес в руке маленький чемоданчик или сумку со своим скарбом.
