Дом был построен в восьмидесятые или девяностые годы прошлого века. Лепнина в стиле неоренессанса богато украшала фасад и лестницу, над парадной дверью — высокий красивый карниз. Кажется, это был первый или второй этаж, налево. Латунная табличка с фамилией «Хейманн» еще висела, но и здесь дверь была выпачкана красной краской. Дамы Хейманн, две незамужние сестры, им было 82 и 84 года. Ночью гестаповцы засунули их вместе с другими в грузовик. Куда? В Польшу? Где так много народу было убито при наступлении нацистов? В тамошние рабочие лагеря? Но что было делать двум старым дамам в рабочем лагере? Я носился с идеей поменять таблички с фамилией на дверях квартир или спрятать евреев в одиноких домах, чтобы гестаповцы не смогли никого найти. Но Макс Бир напомнил о многочисленных шпиках, маленьких гитлерах, лестничных шавках — он имел в виду старост домов, которые отравляли нам жизнь.
Квартира казалась мне домом скорби, а наша обычная возня — упаковывать и выносить — осквернением. Я держал в руках темно-коричневые настенные часы. Бросилась в глаза секундная стрелка: никогда раньше я не видел такого украшения, как звезда Давида.
Лет двадцать спустя меня позвали на распродажу домашнего имущества на улице Штралауер-аллее. Все уже было продано, кроме настенных часов. Я внимательнее к ним присмотрелся и узнал те, хейманновские. Видимо, во время войны они попали в эту квартиру из лавки Макса Бира.
«Доктор Вонгчовски, Отечество благодарно тебе», — горько произнес Макс Бир, обнаружив награды, которые врач получил за свои заслуги во время Первой мировой войны. Нас прислали в дом 6 на Копеникер-штрассе, угол Пфюль-штрассе. Доктора Вонгчовски, по словам соседей, «забрали» вместе с женой. Опять это безобидное слово «забрали». Легко слетало оно с губ соседей, как будто бы добрые друзья забрали Вонгчовских на маленькую прогулку. Но здесь «забирали», чтобы убить.
Кабинет выглядел так, будто вот-вот войдет очередной пациент. Мужской письменный стол с верхней частью и насадкой примерно 1895 года, первоначально полированный орех, но теперь выкрашенный белой краской, белый шкафчик для лекарств и инструментов, рядом кушетка. В одном из ящиков письменного стола лежали металлические знаки различия офицера кайзеровской армии. Значок за ранения и крест за боевые заслуги, видимо, не заинтересовали гестапо. Я рассматривал крест, когда Макс предложил мне: «Возьми его и сохрани с честью, в память о докторе Вонгчовски». На полу валялись разорванные грамоты и поэтический альбом. Страницы были выдраны, но толстый матерчатый переплет с серебряным орнаментом и надписью «Поэзияс» уцелел. На внутренней стороне переплета я прочитал две записи: «Бианка Пниовер, 1891» — позже жена д-ра Вонгчовски, и «Рут Вонгчовски» — его дочь.
