Хотя после обеда я обычно мог возиться со старыми вещами сколько душе угодно, по утрам я, как и все, должен был ходить в школу. А там, увы, многое мне было не но вкусу. Конечно, у меня были проблемы с одноклассниками. Многие, особенно те, кто главным считал грубую силу и натиск, просто презирали меня, носившего длинные золотые кудри. Меня колотили только за то, что я носил в волосах заколки. «На девчонку похож», — дразнились они. Я удивлялся — ведь я ничего им не сделал. Почему они желали мне зла? Лишь позже я ощутил ту стену, которая незримо стояла между мной и многими людьми.
Еще хуже было с еженедельными занятиями физкультурой. Они не интересовали меня совершенно! Играли ли мы в футбол, прыгали в длину или карабкались вверх по шесту, все это казалось мне бессмыслицей. «Ах, Господи, — говорил энергичный, но чуткий учитель физкультуры, — что у тебя за вид! Ты выглядишь, как девица на балу, не можешь сделать шаг пошире и через коня ни за что не перепрыгнешь». Он понял.
Как-то мы играли в футбол на спортивной площадке. Меня заворожила, конечно, не игра — Господи, да это было просто нелепо, пинать мяч туда-сюда, вся эта беготня, суетливые движения — меня заворожил старый железнодорожный вагон 1870 года, стоявший на краю футбольного поля. В этот багажный вагон без колес мы пришли переодеваться. Я осмотрелся и тут же представил, что еду в далекое путешествие, представил себе дым и локомотив, тащивший вагон. Но тут учитель выгнал нас, и мы должны были гоняться за мячом, Скоро всем стало ясно, что я постоянно гнал мяч не в ту сторону и вообще не понимал, что к чему. «Какая разница, — думал я, — куда катится мяч, главное, он куда-то катится». Учитель сначала наблюдал с негодованием, потом, щелкнув пальцами, подозвал меня и спросил: «А тебе вообще нравится играть в футбол?» — «Нет, — ответил я, — я бы лучше посидел в этом чудесном вагоне». И этот милый человек со свистком действительно понял меня и позволил уйти.
Быть отстраненным от занятий физкультурой значило «неуд» в табеле. Таким образом, у отца дважды в год появился еще один повод терзать меня. Но этого ему было мало, и он попытался выбить из меня неспортивность своим обычным способом. На Пасху 1937 или 1938 года он решил преподать мне урок плаванья в озере Тонзее. В ту Пасху воздух был обжигающе холодным, к тому же свистел ветер то есть, погода совершенно не располагала к купанию. В нескольких метрах от нас какой-то человек устроился в палатке. «Раздевайся», — скомандовал отец. Когда я попытался оставить спортивную майку и трусы, его голос взвился: «Снимай все!» Я стоял обнаженный и дрожащий, а отец возвышался надо мной и злобно допытывался: «Мерзнешь?» Не успел я ответить «да», как получил две такие оплеухи что кровь потекла у меня из носа и рта. Он выломал прут и стал лупить меня, громко ругаясь. Откинув полог палатки, ее обитатель твердым шагом направился к нам и решительно остановил отца: «Не бейте мальчика». Отец вошел в раж: «Могу сделать с ним, что захочу, хоть утопить. Вас это не касается!» Бросив меня мерзнуть на берегу, он уплыл. Мой спаситель позвал меня в свое защищенное от ветра убежище, и я отогрелся.
