Уже на следующее утро или еще ночь нас разбудили стуком в окно и свистком, очень грубо кто-то прокричал басом: «Подъем, все выходи на работу!» Бабушка нам дала жидкого теплого чая с хлебом. Мы пили по очереди. Бабушка насобирала в деревне несколько мятых жестяных кружек. Иногда бабушка давала нам по утрам теплого, разведенного водой, молока (где-то еще таилась корова). Бабушка нас очень жалела и радовалась, что она теперь не одна живет в избе. Рассказала, что всю ее семью и весь колхоз, главным образом женщин и детей (мужчин почти не оставалось — все были в армии), эвакуировали в направлении Ленинграда. Нескольким старикам разрешили остаться присматривать за имуществом. Она же нам сказала, где расположены колхозные огороды, неубранные, и обещала, что если мы будем приносить ей картошку и овощи, наш обед будет куда как вкуснее! Мы с большим усердием вечерами занимались грабежом полей — никакой охраны, конечно, не было, и вечерами ели вкуснейшие густые щи и борщи, «постные», без мяса, и наша бабушка была довольна.
Мы с трудом втягивались в рабочее расписание, обижались на пронзительность свистка и грубый стук в окна перед пятью часами утра. В пять часов еще темно, мы шли до назначенного места работ минут тридцать, шли полупроснувшись, молча, нахохлившись, с болью во всех членах: за ночь мы не успевали отдохнуть и мышцы очень болели от непрерывной и тяжелой работы первую неделю. Когда подходили к нашей траншее, на востоке все небо розовело, светлело и делалось веселее на душе. Иногда сопровождающий «для бодрости» предлагал нам по дороге на работы затянуть хором (вполголоса) песню, но мы в ответ мрачно молчали. Местность, где мы рыли ров, была довольно плоской, чуть-чуть холмистой вдали, почти без деревьев. Около места, где мы рыли землю, начинался густой низкий кустарник с кочками, на которых росла черника и брусника. А еще дальше, в долинке, молодой лесок. Этот лесок давал нам потом видимость укрытия, когда появлялись вражеские самолеты. Окрестности были, как на ладони: куда ни глянь — везде коричневатые поля, кучки кустарников, никаких дорог вблизи. И никакого движения, никаких живых деревенских звуков — все брошено, все безмолвно. Единственное оживление — это мы, роющие окопы. Окоп или противотанковый ров — это длинная траншея и мы, расставленные на расстоянии двух метров друг от друга, — человек восемьсот, а дальше эту же траншею рыли студенты Института связи.
