После побега Алойзо гитлеровцы принялись допрашивать его мать Янку. Больную женщину подняли с постели и повели на допрос. Янка шла, пошатываясь, а толстый гитлеровец с обрюзгшим лицом подталкивал ее то в один, то в другой бок стволом автомата.
— Шнель, матка, шнель![9]
Женщина шла, как во сне, не замечая окриков и тычков: мысли ее были далеко, вместе со своими сыновьями. Сердце матери! Есть ли в мире что-либо благороднее и драгоценнее его?
— Если ты есть, боже, то помоги им, — шептала она. — Сохрани их от этих людоедов, обрушь на них свой гнев!
Ее привели в полутемную комнату, где сидели три эсэсовца. Тусклый свет едва пробивался сквозь замерзшее стекло.
— Как вы себя чувствуете? — спросил один из них Янку по-словацки. Это был, очевидно, большой чин, ибо остальные смотрели на него подобострастно и, льстиво улыбаясь, кивали головами.
Такой слишком деликатный вопрос обескуражил Янку, и она подняла на гитлеровца удивленные глаза. Перед ней сидел совсем лысый, лет пятидесяти эсэсовец в черном мундире, с холодным лицом. Глаза их встретились. Янка смотрела на него не мигая, и эсэсовец не выдержал открытого, испытующего взгляда. Он пытался смотреть ласково, но в зеленоватых его глазах сверкнула злоба. «Неужели они уже схватили моих сыночков? — холодея, подумала Янка. — Нет, лучше уж мне умереть, чем им!»
— Ваша фамилия Немчак? — спросил эсэсовец, закуривая.
— Да, я Немчак Яна, — ответила она.
— Где ваши сыновья?
Слезы радости выступили на глазах женщины.
— Значит, не поймали их, раз спрашиваете! — облегченно вздохнула она.
— Меня не интересуют твои сентименты! — зеленея, крикнул эсэсовец. — Я спрашиваю, где твои выродки!
— Не знаю, — ответила женщина и строго поджала губы. — В нашем роду выродков нет. Есть дети. Хорошие дети. Не то что…
Взбешенный гитлеровец вскочил, едва не опрокинув стол, и ударил ее наотмашь по лицу.
Затем началось самое страшное. Двое солдат выволокли женщину под руки на улицу, нацепили ей на спину доску с надписью «Так будет всем, кто помогает партизанам» и, накинув на шею петлю, привязали к лошади.
— Ну, теперь ты скажешь, где партизаны? — спросил лысый эсэсовец.
Янка молчала. Она смотрела на людей, которых гитлеровцы согнали сюда, и прощалась с ними взглядом своих гордых голубых глаз. Над их головами синел клочок чистого неба, будто сама Вселенная глядела на землю мудрым бездонным оком, которое замечает все и ничего не прощает.
Долговязый гитлеровец махнул рукой, и всадник тронул коня. Янка вначале пробовала бежать, но споткнулась и упала. Лошадь, кося глазами по сторонам и храпя, тащила женщину по улице. Тело ее ударялось о ледяные кочки и камни, оставляя за собой следы свежей крови. Толпа возмущенно загудела, послышался плач.
