Обнаженные актрисы на съемочной площадке меня нисколько не волнуют. Многие художники писали ню любимых женщин, выставляя затем картину на всеобщее обозрение. Какая разница между объективом камеры и кистью? А присутствие съемочной группы на площадке? В мастерских Ренуара и Рубенса часто толпилось много народа.
Брижит переживала первый кризис взрослого человека. Она видела, что наша любовь на исходе. Ее судьба была у нее в руках, и она приходила от этого в ужас.
Однажды мы сидели на диване и слушали песенку Брассанса «Лошадка».
– Ты не любишь меня как прежде? – внезапно спросила она. – Что я тебе сделала?
Я вернул ей ее вопрос:
– Ты не любишь меня, как прежде? Что я тебе сделал?
Подумав немного, она ответила:
– Может быть мы в этом и не виноваты? – И добавила: – Когда умер Тино, я знала, что случится что-то ужасное. – (Соловья нашей консьержки съел кот комиссара полиции.)
Подобная логика сбивала меня с толку, и я смолкал.
Она продолжала:
– Помнишь случай с твоим обручальным кольцом? Это тоже был знак. Следовало тогда обратить внимание.
Брижит имела в виду таинственное исчезновение этого кольца. Я часто снимал его с пальца и крутил, играя. Однажды в кабинете продюсера фильма «Эта проклятая девчонка» оно свалилось на пол. В течение часа вся продюсерская часть на коленях искала пропажу. Тщетно. Оно испарилось. Год спустя, накануне того дня, о котором идет речь, скучая, я сидел в том же кабинете и дотронулся до ключа в одном из ящиков. И тут внезапно обнаружил кольцо. Оно оказалось на этом ключе и было незаметным на фоне меди замочной скважины. Но расценивать сие как знак небес я не решался. Брижит же была совершенно уверена в этом.
– Это был знак, – повторила она.
– Соловей и кольцо. Похоже на название китайской сказки, – сказал я.
– Или русской. Надо было послушаться бабушки и поостеречься русских. Мерзкий русский!
Она рассмеялась и поцеловала меня. Мы очень мило провели оставшийся вечер. Она курила сигарету. «Всегда потом, как в фильмах», – любила она говорить.
– Смешно слышать, – заметила Брижит, – что супруги, прожившие вместе много лет, прибегают к разным уловкам. А я наоборот – с годами, старея, становлюсь все более благоразумной.
– Тебе только 21 год.
– Действительно, не так уж много. И тем не менее дремлющая во мне буржуазность берет верх.
Она вздохнула.
Я не стал ей говорить, что ее буржуазность не мешала ей недавно в Риме в исступлении танцевать в «Каза дель Корсо»…
На заре – я имею в виду девять часов утра – меня разбудил звонок Рауля Леви.
