Было еще рано. Молочный туман стлался по долине Джиды, оседал на траве мелкими, еле видными каплями. Когда взошло солнце и эта скупая роса засверкала веселыми разноцветными искрами, Эрдэмтэ, не поворачивая головы, сказал:
— Вставай. У Мархансая овец выгоняют…
Найдан — старший сын — поднялся, протер глаза и вышел из юрты.
Эрдэмтэ сорок пять лет, но выглядит он стариком: седые волосы, густая спутанная борода, усталые, печальные глаза — красные, всегда слезящиеся… Постоянная бедность, плач голодных детей, жалобы Димит — все это глубокими морщинами легко на лицо Эрдэмтэ. Порой ему начинало казаться, что уши ему даны только для того, чтобы слышать, как Димит вздыхает у очага: «Не хватило… Где найти?..» Он обычно терпеливо выслушивал жалобы жены, потом молча одевался и уходил. Лишь изредка чуть раздраженно отвечал, не то упрекая, не то утешая:
— Если бы на земле все были богатыми, а мы одни бедными, — вот тогда можно обижаться. А ты оглядись вокруг — всем соседям плохо. Разве мало матерей, которые дни и ночи живут одной заботой, одной печалью — чем бы сегодня обмануть голодный желудок своих детишек? Многие еще больше нашего нуждаются. Почему же боги должны о нас особенно заботиться? Разве мы не такие же люди, как и те, что живут вокруг? Отвечай, Димит.
И Димит умолкала.
В юрте бывали и светлые дни. Вокруг отца тогда играли сытые дети, на очаге варилось мясо. В такие минуты Эрдэмтэ говорил жене:
— Я доволен жизнью, Димит. Подумай: я никому ничего плохого не сделал и от друзей черного слова не слышал… Работаю, сил не жалею, лишь бы дети сыты и здоровы были.
Димит с нежностью смотрела на детей и на мужа.
— Ничего, отец, — говорила она. — Вырастут сыновья, мужчинами станут. Тогда много легче будет. Невесток увидим, внуков качать будем. Найдан и Аламжи и сейчас молодцами выглядят.
Но редко приходили такие дни. Совсем редко. Вот и сидел в это утро Эрдэмтэ у очага, думал о своей судьбе, о будущем своих сыновей. Нерадостные мысли.
Аламжи от Затагархана не отходит — по целым дням что-то мастерят вместе. Были бы инструменты, может, и в люди вышел бы, ремеслу научился. Эрдэни коней любит. А что толку? Не иметь ему скакунов… «И у них, видно, жизнь будет, как у меня…» Жизнь…
Эрдэмтэ представилась выжженная солнцем степь, пыльная, раскаленная зноем дорога. Вспомнилась девушка в пестром платке, веселая. Эрдэмтэ вздохнул: «Как зло она посмеялась надо мной!»
Он протянул руку и выдвинул из-под низкой деревянной кровати ящичек, достал из него пестрый платок, полинявший от времени. Долго смотрел на него. На платке рисунок — бабочки, сидящие на листьях. «Бабочки-то похожи, — вдруг подумал Эрдэмтэ. — А листья? Даже осенью не бывает таких. И зачем здесь эти синие пятна?»
