Вот лежат золотые серьги-колючки, а у нее и уши не проколоты… Ой, как хочется показаться всем, всем. Сказать бы Янжиме, Сумбат, Мархансаю: «Не гордитесь! Богачи родятся тоже голыми, как и пастухи-.. Это вы потом наряжаетесь».
Сколько времени прошло! Как не хочется снимать нарядный халат! Жалма ходила вокруг очага, делала вид, что принимает дорогого гостя, подносит ему угощение. Подошла к божнице, чтобы боги взглянули на нее, нарядную, красивую… Жалма будто сон видит, будто сказку чудесную слышит. Вот если бы сейчас зашел Балдан!
Но не Балдан, а Мархансай-бабай вошел в юрту. Следом за ним и Сумбат-абагай. Они остановились на пороге, не сразу узнали Жалму, приняли за богатую, знатную гостью. Потом увидели ее Засые ноги, лохмотья, лежащие на полу у кровати, и все поняли. Сумбат-абагай застонала, а Мархансай-бабай первый раз в этом году захохотал. Его смех перешел в злобное рычание.
У Жалмы подкосились ноги, она присела на пыльный пол.
— Ха-ха-ха… — прохрипел Мархансай. — Кто это такая? Какого нойона дочь? Голая дура в шелка вырядилась… Это ты, Сумбат, вожжи распустила…
— Я ей покажу! — взвизгнула Сумбат. — Мой лучший халат напялила! Вместе с паршивой шкурой сдеру!
— Бей ее, бей! Чтобы и свои лохмотья натянуть не могла!
— К коню ее привязать да протащить по улусу. Пускай люди на голодранку в парче посмотрят, со смеха попадают. А потом бичом ее, бичом…
Затряслась от страха Жалма. Жутко стало в юрте-На подоле халата зашевелились хвостатые синие драконы… На голове будто не дорогой даруулга, а раскаленный чугун оказался. Над ее ушами зашептались, стали пересмеиваться серебряные цари на холодных монетах.
Сумбат подошла к ней боком, на цыпочках, будто подкралась, белые тонкие губы сжаты, руки вытянуты вперед, как у слепой. Сдернула четки. Раскатились по полу деревянные шарики, расползлись, как живые пауки. Со звоном упали бронзовые иконки. Сумбат сорвала с головы Жалмы дорогой коралловый венок, хотела ударить им по лицу, да побоялась испортить. Схватила орхимжо, скрутила жгутом и стала хлестать по глазам, в кровь рассекла губы и нос. Мархансай то рычал, то смеялся, то гнусаво ругался.
Солнце уже склонялось к закату, а Жалма, босая, полуголая, все ползала по полу, собирала рассыпанные четки. Глаза помутились от слез.
— Все найди! Все до одного, их было сто восемь, — кричала Сумбат.
Жалма собрала сто четыре, а остальные как сквозь землю провалились. Она не знала, что Сумбат держала их в своей потной ладони, спрятала, чтобы продлить мучения Жалмы.
