Дед уехал. Однако он скоро вернется, и тогда опять мне предстоит лезть в ряднушку и утаптывать лист. Но пока, без деда, можно сбегать к соседским ребятам, побродить по лесу, поозорничать.
Хорошо в лесу поздней осенью!
Под дубами, возле которых убран лист, можно отыскать уцелевший гриб-боровик, не замеченный никем до тебя. Можно найти гнездо птицы в расщелине гнилого пня…
Бродишь по лесу, по чисто выскобленной граблями траве, — и грустно тебе, и радостно. Звонко и гулко в лесу, как в хорошо прибранной к празднику избе.
С листом в этих огромных дерюжках в село всегда привозится какая-нибудь живность: лесные желтые муравьи, мыши, ежи.
Однажды был такой случай.
Весной — не то в марте, не то в апреле — бабка пошла на погреб, за картошкой. Вдруг бежит оттуда — без кошелки, крестится и кричит чего-то. Мать подумала: не пожар ли? Дед уж полушубок надел, за шапкой потянулся, чтоб на пожар бежать, а тут бабка вбегает в избу.
— Нечистый у нас на погребе! Открыла дверь, а он по всему погребу катает лист. Из одного угла в другой… О господи!
Пошел дед на погреб — глядь, через минуту возвращается с бабкиной кошелкой.
— А ну, Андрейка, идь сюды!
Я неуверенно подошел. Вижу: в корзинке полно дубовых листьев, и они все живут, шевелятся. Дед как двинет ногой кошелку — она упала, и из нее на пол выкатилось полдюжины серых, все в иголках, шариков. На каждой иголочке по нескольку листьев насажено. Сначала шарики замерли на месте, но видя, что их никто не беспокоит, снова зашевелились, шурша листьями.
Услышала шорох кошка — прыг! — с печи на пол. Подошла, пошевелила усами, нацелилась лапой на самый большой комочек и — ра-аз! — лапой-то по иголкам! Ежиха как зашипит на нее! Кошка — хвост трубой — и обратно на печь.
— A-а, обожглась! — Дед хохочет до слез.
Воспользовавшись минутным замешательством, ежиха вытянула черненькую мордочку и юрк — в подпечье. Маленькие ежата — за ней следом…
С тех пор не было на нашей усадьбе строения, где бы не водились ежики. Стали ригу ломать — они в риге; баню перебирать — они в бане; и во дворе жили ежи, и в подпечье, и на погребе.
«Бедные ежики! — думал я. — Куда же вы попрячетесь теперь, когда и избу разломают, и погреб, и двор, и баню?..»
5
— Мама, вон, возьми, нашлась твоя кудель-то! — сказал, посмеиваясь, Степаха и указал на кучу тряпья, валявшуюся у ракиты.
— Брось смеяться-то! — в сердцах отозвалась мать.
— Я не смеюсь… Не веришь? Погляди!
Мать нагнулась — да, она самая. Кудель эта, моток чесаной шерсти вместе с гребенкой и веретеном, пропала лет двадцать назад, еще до войны. Помню, когда ее искали, перевернули кверху дном все, что было в избе и в мазанке. А теперь она вдруг нашлась. Завалилась на чердаке среди дубовых листьев. Бабушка небось сунула, да и позабыла.
