Не слушая ее причитаний, дед без суеты, спокойно вынес из избы внуков, а потом выпроводил и бабку. Та, подняв с пола икону, продолжала причитать. Богородица слепо чернела в окладе из-за щербин разбитого стекла.
Словно наседка при виде коршуна, мать прикрыла нас всех фартуком, чтобы мы не видели столба огня, и бегом-бегом за околицу. К санаевской землянке соседи уже тащили сундуки, столы, иконы.
Горела рига Игната Старобина. Это дома через два от нас. Огромный факел, багрово-красный внизу и черный вверху, вытянулся в поднебесье. Там что-то гудело и трещало. Ветер раздувал пламя; черные шапки обуглившейся соломы, словно парящие птицы, медленно опускались на крыши соседних риг и изб.
Я с ужасом смотрел на эту дикую ярость огня.
Дед с отцом, взобравшись на крышу, стали поспешно раскрывать избу. Сядет «шапка» огневая на соломенную крышу — солома загорится. А голые стропила огонь не возьмет… Они не успели оголить и половину стропил, как ветер повернул в сторону села. Спустя каких-нибудь пять минут заполыхали избы и на Большом порядке, и на Вылетовке. Все село было охвачено огнем…
Это было давно, в первый год коллективизации. Тогда один-единственный раз видел я, как раскрывали нашу избу.
Чаще же случалось обратное.
Каждое лето, лишь пройдет первый дождь, мать суетится, ищет тазы, чугуны и спешит подставить их под струйки воды, льющиеся то тут, то там с потолка. Все лето только и разговору, что крыша ветха, что пора бы избу перекрыть. «Вон, даже Авданя перекрыл… А мы — как кусочники какие-нибудь: ни у кого к дому душа не лежит», — ворчит мать. Отец отмалчивается. Ему не до этого. Он теперь бригадирствует: уйдет с утра на баз и как в воду канул.
Разговор о крыше продолжается год, другой. Наконец отцу это надоедает. Глядишь, как-нибудь поздней осенью, в ненастье, когда начнет протекать в самом почетном месте избы, в «вышнем» углу, отец молча ставит лестницу и лезет с граблями на крышу. Час-другой он поковыряется для вида, примет от матери несколько вязок сторновки и к обеду слезает.
Весной крыша течет по-прежнему.
Время от времени все повторяется сначала. Поштопает отец — и быть по сему. Но чтобы раскрыть и покрыть заново, до этого не доходило дело ни разу.
Ни разу! И вот сыновья решили под корень разорить старое гнездовье…
Больше всех переживала мать. И как ей не переживать? Вся жизнь ее тут прошла. Сгори теперь наша избенка, думалось мне, и то легче: ничего не поделаешь — несчастье. Несчастье со всяким может стрястись.
