Липяги. Из записок сельского учителя | страница 37
Женщины шептались. Михей вызывал у них жалость. Прожить всю жизнь за частоколом, под каблуком у жены, которая и поколачивала, и изменяла, и вот под старость лет обо всем так рассказывать…
Зал сразу же затих, как только председательствующий обратился к Игнату. Старобин поднялся грузно, нехотя, как поднимается матерый волчище, не желающий уступить дорогу. Игнат из тех, кого в старину мужики называли «воротилами». До войны он не совался в начальники. Но как только война подобрала мужиков, тут и всплыл Игнат. В те трудные годы, когда многие семьи едва сводили концы с концами, Игнат поставил себе новый рубленый пятистенок; двор срубил из березовых кругляков, обнес его частоколом, как наши предки возводили крепости.
Как-то само собой получилось, Игнат стал незаменим в хозяйстве. Приходили и уходили председатели, а он оставался в завхозах — умел подладиться к каждому, Иван Степанович поначалу хотел было снять его. Но видит, человек непьющий, бережливый, и оставил. Потом все-таки с завхозов-то прогнал, на бригаду поставил. Скрытный этот человек, Игнат. На собраниях выступал редко; с бабами был в меру ласков и в меру грубоват. Непонятно почему, но они его побаивались.
И сейчас Игнат был верен себе, не спешил. Он откашлялся и вдруг грузно, всем корпусом повернулся к залу. Лицо его, исхудалое, с воспаленными, запавшими глазами, заросло седой щетиной. Черной дубки полушубок распахнут. Видна заношенная солдатская гимнастерка, забранная без ремня в штаны. В правой руке зажат треух.
Игнат заговорил, но спекшиеся губы не послушались, и вместо слова он выдавил из себя приглушенный, похожий на мычание звук:
— У-у-у!
Он харкнул, выплюнул на пол сгусток слюны и неожиданно выкрикнул:
— Ненавижу! Всех вас ненавижу! — Старобин поднес руку с треухом к груди и, потрясая им перед собой, заговорил быстро-быстро, словно боялся, что задохнется, прежде чем выговорит: — Всех ненавижу! Давно ненавижу! Я знаю, что меня ожидает. Потому и говорю — ненавижу!. С малых лет я унижался перед вами. Кланялся вам, когда вы клали в церковную тарелку лишнюю копейку. Собирал за вами огарки. Я гасил их пальцами, чтобы они не догорали. Вы небось жалели меня: «Зачем, мол, Игнат обжигает пальцы…» Не тут-то было! Из огарков я опять делал свечи. Делал свечи и опять продавал. Вы покупали их. Это опять копейки. Я копил каждую копейку. Я человеком хотел быть! И я был бы им… У меня в нэп пятнадцать тысяч было! Не будь колхоза, вы теперь лизали бы мне ноги! Сначала я терпел. Думал, вот-вот развалится коммуния. Вижу — нет! Тогда я стал мстить всем за то, что жизнь не получилась. Я задумал сжечь все село. И я сжег его! Помните, в тридцать первом, на пасху… Это я поджег… Я! Я!.. Ну чего же вы молчите?!