Спустились они быстро, впереди спешил неизвестный (неизвестным он был только для Арехина, но ни Оболикшто, ни Лютов не сочли нужным представить человека: то ли некогда, то ли человек маленький, то ли маленький Арехин).
Они пересекли двор с захламленным, недействующим фонтанарием и перевернутыми скамьями, прошли через полуприкрытые ворота и вышли в Мальков переулок. Переулок был впору иной улице, все-таки Москва, а не, к примеру, Симбирск, только загаженный так, что и в Симбирске не встретишь.
Теперь-то, поди, встретишь.
Зато в переулке стоял «Паккард», блестящий, чистый, большой и закрытый, с новыми шинами «Данлоп» и шофером в кожанке, очках-консервах, с маузером на ремне, а помимо маузера — еще две бомбы самого зловещего вида, не подступишься. Настоящий революционный шофер, настоящий революционный автомобиль.
Только к МУСу ни шофер, ни «Паккард» отношения никакого не имели.
— Да, хороша Маша, да не наша, — вздохнул Оболикшто даже не мечтательно.
Но Арехин распахнул заднюю дверь, залез, сел и поманил остальных.
— Неужели… Неужели это ваше авто? — устроясь, а более успокоясь, спросил Оболикшто.
— Нет. Одолжил на время, — без подробностей ответил Арехин. — К дому купца Красникова, — сказал он в переговорную трубку, нисколько не сомневаясь, что шоферу адрес известен.
Лютов присел на откидном кресле напротив, не решаясь стеснить Арехина и Оболикшто, хотя места хватало. На другом откидном примостился и неизвестный.
«Паккард» тронулся аккуратно, едва заметно, но спустя несколько мгновений никакой лихач на «душках» не угнался бы за ним. Техника!
— Тут вот в чем дело, товарищ Арехин, — Оболикшто приободрился и дал понять, что его нисколько не подавляет великолепие «Паккарда». — Бандитизм сейчас, конечно, большой. Большой, но в общем-то понятный. Классовая ненависть, нехватки, мало ли что. И убить могут запросто ради сапог, часов, куска хлеба даже. Квартиры грабят, случается. Иногда с озорством.
Но в последнее время кто-то совсем с цепи сорвался. Не просто убьет, а непонятно. Все в квартире на месте, ничего не взято, даже то, что на виду; и что спрятано, тоже цело — золото, мануфактура, да мало ли какого добра у людей осталось. Только в убитом — или убитой, он не выбирает, — крови в теле почти не остается. И обязательно головы нет. Аккуратно так отрезана, силы убийца невероятной и инструмент имеет острейший, вроде глотины, не иначе.
— Глотины?
— Нуда, что французских буржуев глотала, королей всяких, принцесс, графьев. Острая, саморубная. Чик — и граф без головы. Понятная для народа агитация. Только глотина большая была, с комод, и высокая, а здесь — маленькое. Может, сабелька острейшая. Потому как опрашивали людей — никто ничего необычного не видел.
