Вова Токко понял, ответил:
— Твой сын и мой отец не знает моей дороги.
Знать-то, может, и знает, да не отпускал, значит, из дома… О, глупые ноги тугута!..
Константин столько повидал всякого на веку, что глаза его помутнели, голова ссохлась от дум, — одна кость стала, а не голова, и была она тяжела от памяти, как мешок с дробью. Грозно супил Вантуляку брови. Супырем, надутым и виноватым, сидел перед ним Токко. С тех пор, как народ нганасаны народился из шерсти оленя, не было на свете греха более тяжкого, чем попрание обычая предков. И прост обычай, да нарушишь. — суров грех: уходящий из племени не уходит пустым — или проклятие держит его арканом, или благословение идет впереди него. Тогда даже гнев койка не поборет его.
— Вантуляку, — говорит внук, — я иду в Барахсан.
— У нас один путь, — ответил старик, надеясь на согласие. Если мальцу наскучило стойбище или кто-то обидел его, пусть лёса девки вволю поиграют с брыкливым тугутом, пусть огонь белых молний, которыми русские режут железо, ударит в глаза нганасана и выжжет в них его собачью спесь. Тогда, нганасан, ты захочешь обратно в чум… И если так, Вантуляку даст напутствие Токко за себя и за своего сына, отца этого тугута.
— Я думал, — продолжал Вова, — что не застану тебя и там, в Барахсане, но ты не так шибко спешил. Я махал веслом день и всю ночь. Твой костер остановил меня, а слова твои, Вантуляку, согрели мое сердце. Знай, Вантуляку, я иду к лёса не в гости. Я брат им и буду там хозяин, как ты хозяин оленей. И пусть я покинул стойбище наперекор роду, но я нганасан, и я останусь им навсегда. Слышишь, Вантуляку, это говорю тебе я, Вова Токко!..
— Однако, так. А когда ты вернешься в чум?..
— Значит, я плохо сказал и ты не понял меня, Вантуляку!.. Холодное море и тундра, Енисей и Няма-река, Комогу-моу и Анива от края до края — моя земля. Здесь всюду мой дом и мой очаг. Барахсан стоит на моей земле. Ты дал ему имя, а разве твой город, Касенду, это не мой город?! Подумай, разве не ты хозяин всего, чем богат нганасан в тундре?!
— Я, однако, хозяин оленей, так! — повторил за внуком Вантуляку. — А ты, Вова?!
— Я буду хозяин железной тундры…
— Какой?!
— Той, какую ты назвал Барахсаном. Лёса Басов говорит, что ты крестный всему городу, — стараясь предупредить возражения старика, убеждал непоседливый Токко. — И я могу жить там!..
— Однако, так, да не так маленько, — жестко перебил старик. — Русские дали мне подарок. Я сказал: хорошо, барахсан. Я дал им соболя и опять сказал: хорошо, барахсан. Откуда я знал, что наш Барахсан — это их Барахсан?! — уже как бы и удивился он.
