— Вот, даже и поставить мне некуда эту баночку, — сказал он с усмешкой.
Обвел глазами комнату и поставил вазочку на верхнюю полку этажерки.
И каждое утро, проснувшись, он сразу видел вазочку и вспоминал эту женщину, так и оставшуюся чужой и по мыслям, и по манерам, и по одежде, красивую и непонятно почему-то полюбившую его, — она даже плакала, когда вместе с театром уезжала из города: она была артистка. А вскоре он тоже уехал на продработу в деревню. И когда после долгого отсутствия вошел в свою комнату и стал искать глазами вазочку, увидал он, что стоит она на столе, что часть горлышка у нее отбита и что покрыта она чернильными пятнами. Это сделал Сережа Суриков, конечно не подозревавший, чем была для Стальмахова эта вазочка. Ни слова не сказав Сереже, Стальмахов вылил из нее чернила и поставил ее так, чтобы потемневшая, грязная, с тонкой трещиной, искажающей нежную улыбку пастушки, она не бросалась бы в глаза.
И с тех пор, когда ему что-либо дарили на память — фотографию или безделушку, вспоминал о вазочке и неохотно брал памятки. Даже письма, которые он получал от товарищей, терялись в той беспокойной, наполненной постоянными разъездами жизни, которую он вел. Но дружба с Сережей, долгие ночные часы, наполненные разговорами, это непрестанное горение, чистое и светлое…
И сразу проснулась ненависть. Гады! Этого кудрявого мальчика, такого умного, совестливого и безмерно преданного коммунистическому делу, живьем зарыли в землю; сожрали, как свиньи, кулачье, звери…
И, вспомнив, о чем просил его Горных, Стальмахов сразу вскочил с постели, на которую было прилег. Он отыщет Климина и передаст ему слова Горных. Он будет просить уком, чтобы ему дали отряд, и пойдет громить бандитов. А пока — во что бы то ни стало отыскать Климина! С этой мыслью он вышел из квартиры.
В дверях укома Климин лицом к лицу столкнулся со Стальмаховым и сразу поразился возбуждению и злости, которые играли на лице Стальмахова.
— Что с тобой? — спросил Климин, здороваясь.
Стальмахов рассказал о своей встрече с Горных и передал все его опасения. Они тихо шли по улице, которая казалась особенно мирной: дети и собаки… куры копошатся в подворотнях.
— Откровенно скажу, Стальмахов, не знаю я, чего от меня хочет Горных, — раздраженно сказал Климин. — Все предварительные, от меня зависящие меры приняты, наряд комроты усилен… А держать комроту под ружьем несколько дней у меня нет оснований. Караулов дал знать батальону, чтобы были настороже… А ведь у Горных фактов никаких нет, и то, о чем ты говоришь, — это тоже догадки, предчувствия… Но я не могу из-за нервозности одного чекиста останавливать важнейшую хозяйственную работу, от которой зависит посевная кампания. А положение у нас такое, что каждую минуту нужно ценить и использовать. С Зиманом работать — мучение, его никак не раскачаешь. А тут еще Горных со своими опасениями и подозрениями… Вообще тошно мне сегодня, Стальмахов… Послал я чекиста одного в степи с важным поручением, а его бандиты убили, и вот не могу простить себе: зачем послал? Не годился он для такой работы: слишком уж нервный, да и молодой очень.
