Солидный господин в шубе с каракулевым воротником сказал привычным тоном распорядителя, но без всякой радости:
— И транспорта нет. С ночлегом устраивайтесь как знаете!..
Певица не смогла сдержать презрительной гримасы:
— Жмотом был, жмотом и остался!
А актриса, проклинавшая вьюгу, невесело пошутила:
— А что, дорогие мои, не объявить ли и нам забастовку?
— И в самом деле — что было бы? — сказал тенор, прочистивший горло сливовой водкой, и нараспев, пробуя голос, продолжал:
— Для меня-а все катастрофы одинаковы… Для меня-а… Для меня-а-а!..
Добрика застегнул куртку, собираясь уйти. Он поглядел в замерзшее окошко. Короткий зимний день, да еще метельный, уже угасал. По улице бежала собака с привязанной к хвосту жестянкой. Она трусила вслед за женщиной с судком, из которого капал суп. Он удивился, увидев эту собаку, — значит, она была и на самом деле, а не только во сне. Он долго глядел, как она жадно подлизывает капли супа, как липнет снег к ее мокрой морде, как она пытается отделаться от привязанной к хвосту жестянки и опять бежит, торопясь догнать женщину.
Чтобы видеть лучше, он ладонью оттаял глазок на замерзшем окне, посмотрел и содрогнулся. Дрожь пробрала его до костей, и он невольно прижался к стеклу, чуть не высадив его. Сердце бешено заколотилось.
Со стороны буровой посреди улицы шли восемь жандармов под командой офицера и один штатский. Жандармы вели троих нефтяников. Один, как ему показалось, и был Архип. Он шел, едва передвигая ноги, невидящим взглядом уставившись в пустоту или внутрь самого себя, и бог весть о чем думал. Погасший фонарь болтался, прицепленный к карману его куртки.
Он припоминал лицо, виденное им утром на фотокарточке, там, на стене скромной комнатушки, и сравнивал его с лицом человека, идущего между штыками, и ему чудилось сходство, но смутное, отдаленное.
Вторым был человек с перевязанной рукой, недавно сидевший в корчме. А третий — совсем незнакомый. Добрика, прижавшийся лбом к замерзшему стеклу, почувствовал холодные капли, медленно стекающие с висков на разгоряченные щеки, шею, на которой неудержимо билась жилка. Глазок на окне затягивался льдом, все становилось зыбким, неопределенным. Вроде это Архип, а вроде бы и нет! Когда конвой приблизился к корчме, он не выдержал и вышел на улицу. Конвой шел в нескольких шагах от него. Вьюга, будто напоровшись на штыки, шипела, как змея. Полы промерзших жандармских шинелей тяжело стукались о голенища сапог. Калека отчаянно ругался, гневно размахивая здоровой рукой. Добрика замер. За конвоем бежала простоволосая женщина, с платком, упавшим на плечи. Она увязала в дорожной грязи, смешанной со снегом, одной рукой придерживала на груди платок, другую с отчаянием простирала вперед, словно желая остановить торопливо идущих людей, но они не обращали внимания на ее беспомощные крики:
