А сон тихонько подкрадывается к нему пуховыми, свинцовыми шагами, обволакивает его сладкой дремотой.
8 января 1933 г., без времени.
…Он опять в полицейском застенке, вторую ночь он вместе с Пумой. Собака словно взбесилась, а у него нет сил даже веки приподнять. Он просит пощады, умоляет ее, точно она человек и способна понять его страдания, его жалобы. Но тщетно.
Укротитель приказал, чтобы в подвале была тишина, «пациент» должен в тиши предаваться «размышлениям» под бдительным присмотром Пумы. И действительно — в подвале полная тишина. Лишь порою раздается короткий отрывистый лай, и начинается глухая возня, ползанье, рычание. Человек и собака с ненавистью следят друг за другом, готовые броситься и рвать друг друга на куски. Пума вся напряглась, вот-вот прыгнет, не спускает с него горящих глаз. А он обессилел, изнемог, он поворачивается спиной, прислоняется к стене локтем и кладет голову на согнутую руку. Но, задремывая, он все же на десятую долю секунды упреждает бросок Пумы, резко оборачивается и истошно орет, глядя на нее в упор с испепеляющей, смертельной ненавистью. Но так не может продолжаться до бесконечности. Зверь не знает сна, а человек должен спать. Движения замедляются, голос слабеет, ноги обмякают, голова тяжело опускается на грудь, он уже не в силах разомкнуть глаз.
2 февраля, 7 часов утра.
— Эй ты, что, оглох, братец? Черт знает что такое! Я уже третий раз останавливаю машину, а ты все храпишь. Ну и соня! Взял я тебя на свою голову! Да еще эта пакостная погода, вьюга, как в Сибири, в двух шагах ничего не видно!.. Ну, хватит, лизни вот снежка с рукавицы, я с окна наскреб… Вот ты какой… Я все говорил тебе про сон, а ты вошел во вкус, так, что ли?
— Прости, но я уже неделю не высыпаюсь…
— Может, и ты со свадьбы?..
— Побывал.
— На той же?
— На ней.
— Ты же говорил, что целый год не был в Плоештах. Я вроде тебя там не видал!
— Хорошо, что здесь меня видишь. Архипа знаешь? Живет по улице Ренаштерей, бурильщик, работает на «Стяуа»… — Он заметил, что шофер вздрогнул, но продолжал, не отрываясь, смотреть на дорогу. Потом шофер обернул к нему багровое, заросшее щетиной лицо, в полутьме кабины глаза его сверкнули, как у кошки:
— Никакого Архипа не знаю! Был у нас один Архип в армии, лейтенант, редкая скотина, гроза полка… Так он сдох под Мэрешештами с пулей в затылке…
Вдали мигали огни нефтяной вышки. Снежинки летели, словно мошкара на свет фар, и падали на ветровое стекло грузовика. Шофер заурчал, как медведь, песенку, повторяя: «Кто полюбит и разлюбит, пусть того господь погубит…»
