— Гррр!.. гррр… гррр!
2 февраля 1933 г., 17 ч. 05 м.
Собака лает и лает, кружа вокруг вышки. Нет, это не Пума. А он хочет, чтобы это была Пума, он бы подозвал ее, разозлил. Она-то не дала бы ему заснуть, застыть. Но, быть может, и она теперь не пригодилась бы. Они сидели бы, глядя с ненавистью друг на друга, пока не заледенели бы на морозе.
Заблудившаяся в снежной вьюге собака лаяла где-то неподалеку, лай то приближался, то отдалялся, словно плавал по сугробам, завалившим вышку, которая скрипела и трещала на ветру. А может, все-таки Пума выследила его? Сейчас, вот сейчас он увидит ненавистную сучку с печальными глазами и мягким влажным языком, свисающим из пасти, как красная маринованная капуста. Именно сейчас она была нужна ему со всеми ее дьявольскими штучками. Но это была не Пума.
Он с трудом приподнялся. Поясницу свело, в теле словно сотни ножей. Ноющая боль разламывала кости, суставы. А ступни горели огнем. Он стянул ботинок и стал медленно растирать ногу. Боль усилилась, но он знал, что только так сможет отогнать свинцовую дремоту. Тяжело дыша от напряжения, он долго тер сперва одну ступню, потом другую, обулся, тщательно обернув шерстяные носки ледяными обмотками. Потом он хлопал себя по спине, по бокам, чтобы хоть немного согреться.
От телодвижений у него загудело в ушах. Горло саднило, лица он совсем не чувствовал, оно так застыло, что, когда он прикасался к щекам, казалось — они звенят, как сухие деревяшки… Он поглубже натянул шапку, попытался пришпилить воротник куртки английской булавкой. Замерзшие пальцы не слушались. Он выбрал снопы кукурузы посуше и придвинул их к себе. Собака, учуяв возню, опять залилась лаем. Он решил больше не садиться: те сутки с Пумой в камере он провел на ногах — тогда не спал, не заснет и теперь. Он будет ждать, он дождется. Не может быть, чтобы о нем забыли…
Но никто не приходит. Он одинок, никто его не знает в этом скованном морозом городке… Еще плотнее затягивает куртку, засовывает брюки в ботинки, а рукава — под рукавицы. Старенькую рабочую сумку, в которой полотенце, мыло, бритвенный прибор, рубашка и ломоть хлеба с повидлом, он опять сует за спину. Если он забудется, сумка опять упадет и разбудит его…
2 февраля 1933 г., 19 ч. 26 м.
…Толпа без конца и начала, которую он сейчас будто видит впервые, течет неудержимым потоком и ревет на тысячу голосов. Река горящих факелов пересекает бульвар от центра Плоешти в сторону Южного вокзала. Голые ветки каштанов, покрытые инеем, фантастически сверкают, словно их увешали елочными украшениями.
