— Чего им всем от меня надо? — спросил меня дядя Шувей.
— Ты — Монтесума!.. Они хотят поглядеть на твои сокровища.
— Сокровища? — взволнованно спросил он. — Так вот оно что! — Дядя Шувей широко разинул рот, и… я оцепенел от ужаса: он вынул все свои зубы, — обе челюсти и, положив на ладонь, сунул мне под нос. — Вот они, сокровища! На бойнях Чикаго, стоя по пояс в крови, за доллар в день я чистил сточные канавы… Был чистильщиком сапог, каменщиком и кондуктором трамвая. Кем я только не был!.. Но ближе всего к сокровищам я оказался тогда, когда, взрослый мужчина, я бегал мальчиком на посылках — «боем» бостонского отеля…
Шувей побагровел, на висках набухли жилы, лоб покрылся капельками пота. Я был удивлен, напуган, растерян. Перед глазами у меня стоял мальчуган в коротких штанишках с пожелтевшей фотографии тетушки Амалии, которую дядя Шувей — «Ол райт! Инкогнито!» — снял, едва войдя в комнату, — с рекламной, словно для зубной пасты «Нивея», улыбкой, — а рядом со мной был взрослый мужчина-неудачник, у которого если и оставались силы, то только на то, чтобы ненавидеть.
— Так кто же такой этот Монтесума? — спросил я.
Вопрос пришелся как нельзя кстати. Дядя Шувей тут же успокоился, искорка безумия в его глазах исчезла, кровь от щек отхлынула, он запихнул в рот свои вставные челюсти.
— Монтесума? Ну, это великая личность. Ты слышал об ацтеках, древнем населении Америки?
— Инки, ацтеки… Я читал.
— Монтесума был их королем. Когда испанцы завоевали Мексику, они взяли Монтесуму в заложники и хотели получить за него сокровища индейцев. Но он предпочел умереть голодной смертью. Его сокровища — гигантский клад, спрятанный его подданными, до сих пор не найден…
На другой день дядя Шувей продал на барахолке карманные часы и пиджак, тайком вынутый из чемодана, и еще несколько дней в доме тетушки Амалии царило изобилие, а друзья, родственники продолжали строить деловые планы в ожидании находившегося в пути «основного имущества». Ровно через две недели после приезда дядя Шувей повел меня в дом к учителю Мэрджиняну. Я остался в тесной прихожей, уставленной книжными полками, а Шувей под руку со старым учителем ушел в соседнюю комнату. Я слышал, что разговор шел о деньгах, кажется, кто-то у кого-то занимал. Возвратившись в переднюю, дядя Шувей сунул в карман пиджака бумажник, — он ли брал деньги взаймы, старик ли у него — не знаю.
А в доме у тети Амалии по-прежнему царило изобилие.
— Посмотрим, что у нас еще осталось из сокровищ Монтесумы, — сказал однажды дядя Шувей и, пользуясь тем, что мы одни были дома, подвел меня к своему чемодану. Чемодан был почти пуст. Две-три поношенные рубашки и еще какие-то пустяки. Но на дне, во всю длину чемодана лежало что-то непонятное — какая-то зеленая сетка из материала, похожего на резину, намотанная на два длинных алюминиевых прута. Шувей вынул эту странную вещь.
