— Джео, ты пахнешь ангелом, — говорила она, целуя его с какой-то материнской нежностью.
— А ты — сатаной, — смеялся он.
— Молчи, не произноси в церкви этого слова.
— Ну, я нарисовал здесь и немало дьяволов. По заказу причта. Сколько святых, столько и чертей. А почему так? Бог его знает. Я нарисовал и тебя. Хочешь посмотреть?
В самом деле! Она узнала себя в одной из крестьянок, плачущих над плащаницей Христа.
— Почему ты взялся расписывать церковь?
— Это солидный заказ, он достался мне по конкурсу и даст возможность полгода спокойно работать на самого себя. Недели через две я закончу эту работу, вернусь в Бухарест, и мы будем видеться каждый день…
— Каждый день?
— Конечно. То есть, это от тебя будет зависеть…
— Почему от меня?
— Потому что… поскольку… есть ведь еще…
— Что еще есть?
— Не что, а кто…
— Хорошо, а если он не пустит меня? Ты знаешь, что он делает? Вечером запирает меня, а ключи берет с собой и открывает только утром, когда идет провожать меня на работу. Что ты на это скажешь?
Джео ладонью прикрыл ей рот.
— Тебе холодно?
— Немного…
— Тогда пошли.
Солнце догорало в немой агонии, заходя за тихие холмы Добруджи. Дюны отбрасывали длинные тени на янтарный песок, шевелящийся от малейшего дуновения ветерка. Море одну за другой накатывало волны, и в их пене отсвечивал тусклый пурпур заката.
— Гляди, вот бы мне платье такого цвета, — сказала она, указывая на полосы в небе.
— Не думаю, чтобы ты нашла что-то подобное. Но я воспроизведу для тебя эти краски на полотне.
Они проехали мимо ограды опустелого кемпинга, ища дороги, чтобы выехать на шоссе. Они остановились у какой-то стены — дороги не было. Они вернулись обратно, миновав то место, где утром завязли с машиной. Но и тут путь был прегражден толстой металлической трубой, которая пересекала пляж и уходила далеко в воду. Солнце уже село, ветер усиливался. Старый «шевроле» метался между морем и землей, из одного конца пляжа в другой, готовый врезаться в эту глупейшую железную трубу, пересекавшую пляж.
Джео что-то пробормотал, и в его голосе слышалась настоящая тревога.
— Это что-то невиданное, — с преувеличенным беспокойством воскликнула она. — Из ряда вон выходящее! Ты непременно хочешь выбраться отсюда?
— Ты сама знаешь, что мы должны уехать до темноты…
Теперь, вспоминая тот день, она вдруг мучительно затосковала по нему, ее охватило какое-то странное, неясное волнение, даже страх. Она горько пожалела, что уехала, не предупредив Джео, и теперь решила, что никогда больше не увидит его.
