Промаялись они часа два, не меньше, пока их не выручил шофер полуторки — у него достало смелости перемахнуть через дюны, зацепить машину тросом и дотащить до берега моря, где они и остались на весь день под мягкими лучами октябрьского солнца, затерянные в пустыне просторного пляжа. Там не было ни души, кроме них, негостеприимного моря и этого драндулета — черной машины, похожей на обломок судна после кораблекрушения или на какое-то морское чудище, выброшенное прибоем на безлюдный берег.
У них было с собой вино «Мурфатляр», они закусывали его кисловатыми, недозревшими яблоками. Они купались и целовались — она еще долго ощущала соленый, от морской воды, привкус его губ, любовалась его молодым сильным телом удивительной белизны. Он жаловался, что все лето проработал, расписывая новую церковь неподалеку от Топраисара, и ему некогда было позагорать на солнце… Она заснула нагой, разметав по песку свои золотистые волосы, а он собирал ракушки, морские звезды и цветы с колючих кустов. Когда он разбудил ее, она вздрогнула, охваченная какой-то странной тревогой, чуть ли не паническим испугом, но, увидев рядом с собой его, неловко протягивающего ей букет цветов, сразу успокоилась:
— О! Это ж бессмертники! Какая прелесть!..
— Вот именно! — с особым значением подтвердил он. — Это для тех, кто никогда не расстается…
Она рассмеялась, обняла его, и они покатились по склону дюны.
— Смотри-ка, ты успел загореть!
— Так скоро? Даже не верится. Скажи, почему ты так испугалась, проснувшись? Видела дурной сон?
— Да, и никак не могла сообразить, где я. Мне что-то снилось. О прошлой ночи… Не было ли это грехом?
Они провели ночь на хорах церкви возле Топраисара, на импровизированном диване из половиков и церковных ковров, сложенных в кучу, чтобы не порвались и не запачкались во время работ. Вокруг них горели бронзовые светильники, их обступали суровые лики свеженамалеванных святых, словно вобравшие в себя тепло земли и похожие на добруджанских крестьян, что глядели смиренно и молча на их любовь. А художник с рыжей бородой, придававшей его молодым, в чем-то еще отроческим чертам оттенок грубоватой зрелости, художник, чьи сильные руки так глубоко и полновластно умели ее взволновать, всей душой переживал радость возвращения к себе, после долгих недель изнурительного труда на лесах и подмостках под самым куполом, переживал восторг давно вожделенной любви, возрождение и преображение через любовь. Клара нежно целовала его плечи, прижималась щекой и губами к его груди, обвивала его шею своими длинными светлыми косами, которые мягко блестели при свете свечей, и тихо стонала, гася в себе желание громко кричать и все же не умея погасить его полностью.
