— Для меня есть разница. Я встретил его в воскресенье вечером, — проговорил Ионеску и сразу же пожалел о своих словах. Еще не хватало ему давать свидетельские показания! Но было уже поздно. — Случайно… А может, он меня нарочно поджидал, не знаю… Часов в восемь… Абсолютно ничего подозрительного в нем не было… Поболтали о том о сем… всякие пустяки. Пожалуй, он даже был в хорошем настроении. Смеялся… Попросил у меня сто лей.
— Ты дал?
— Само собой… Он обещал вернуть через три дня. Так настойчиво это повторял, уверял, что ждать не заставит. Глупо, сумма ничтожная… Но это спокойствие у самоубийцы — вот что выше моего разумения.
— Да, дело известное! А я вот чего никак не пойму, — сказал декан, мимоходом проверяя застежку на брюках, — как вообще могут люди в наши дни накладывать на себя руки?
В коридоре зазвенел звонок. Ионеску со вздохом поднялся с кресла. Декан подошел, заглянул ему в глаза, пожал руку.
— У меня три свободных дня, — вспомнил Ионеску. — Я хотел кое над чем поработать, но теперь не смогу… Уехать бы куда-нибудь на край света… Ладно, увидимся в понедельник.
— Я попрошу тебя никуда не отлучаться. Вдруг потребуются показания?
— Какие еще показания? — невольно повысил голос Ионеску.
— Ты же сам сказал, что видел его последним… — Декан поглядел на него выжидательно и только раскрыл рот, чтобы продолжить фразу, как за боковой дверью шумно заклокотал ватерклозет, будто там кто-то сидел.
— Испорчен, — объяснил декан, машинально проверяя молнию на брюках. — Тысячу раз им говорил, чтобы починили. Ну и администрация, господи прости!… А раз ты последний, кто его видел…
— При чем тут это — первый, последний? В нем, да будет тебе известно, вообще было что-то такое, чего в нас нет.
— Было, черт побери, было в нем что-то лишнее. Тот, кто в своем уме, такой номер не выкинет, даже если дошел до ручки. Значит, и ты за ним замечал какие-то странности?
— Да нет, это просто мое ощущение…
Дверь распахнулась, и Модроган с видом человека, выигравшего пари, бросился к Ионеску.
— Ну, убедился?
— В чем?
— Насчет Ботяну.
— Не понимаю.
— Что, неужели не убедился?
— А при чем тут это?
— Я лично, например, хотя для сомнений основания нет, не поверю, пока не увижу его собственными глазами и не потрогаю вот этими вот руками…
Ионеску вспомнил, что Модроган пять лет провел в туберкулезном санатории, пять лет, по его выражению, крутил любовь с костлявой, и, когда кто-то рядом умирал, он испытывал тайную радость, граничившую со сладострастием, оттого что умер не он.
