Миллионы батраков работают, не имея своей земли. Они получают столько, сколько им захочет уплатить помещик. Он может их выгнать в шею, и никакой суд не восстановит правды.
Иные крестьяне арендуют землю. Угроза, что их сгонят с этой земли, висит над ними непрерывно. Другие имеют такие клочки земли, что все равно должны работать на помещика, и этот заколдованный круг кончается только смертью.
В пыли глиняных дорожек копошатся дети. Они предоставлены сами себе. Их родители на работе. Они повесили на шею детям бирюзовые бусинки на шелковом шнурочке: это их забота о том, чтобы ребенок не заболел, чтобы с ним не случилось беды.
Деревня не знает ни школы, ни больницы. Это — крепостное право, это — рабство, каким оно было в далекие времена.
По большой дороге шагает полуголый крестьянин с палкой в руке. Это пакистанский Антон Горемыка идет в город искать правду.
Устав, он садится у дороги, вынимает из-за пояса платок, где лежит чапатти — блин из затхлой муки, — и ест его, наблюдая жизнь на дороге как нечто глубоко ему чуждое.
И в самом деле: он никогда не проедет в экипаже, никогда не будет иметь такого конька, как у управляющего, никогда не сядет в машину. Отдохнув, он снова плетется в пыли, изнуренный голодом и жарой. Он может упасть и умереть. Труп его сбросят с дороги. Этим все и кончится...
Прощальный вечер в Карачи
Зал Халлик-холл в Карачи никогда не видел в своих стенах столько разнообразного народу, как в этот вечер. С трудом могли мы пробиться на сцену, которая на высоту человеческого роста возвышается над залом.
Сцена была так тесно заполнена людьми, что едва нашлось место поставить стулья для нас. Я смотрел в зал и видел, что люди сидят не только на стульях, но и на полу в проходах, стоят у стен.
Я узнавал немногих друзей, с которыми познакомился в Карачи. В зале были писатели, журналисты, представители профсоюзов, очень много рабочих. Я не ожидал, что так много народу придет нас приветствовать. Пришли тысячи.
Не успел председатель объявить об открытии вечера, как из толпы закричал какой-то фанатичный поклонник ритуала: «А где молитва?!»
Дело в том, что в Пакистане ни одно заседание или публичное собрание не может начаться без произнесения краткой молитвы.
Чтобы не задерживать начала вечера и успокоить рьяного исламиста, какой-то старик вышел на сцену, повязал поспешно голову платком, так как молитву нельзя читать с непокрытой головой, пробубнил в микрофон что-то насчет аллаха, и вечер открылся.
