Кроме того, как только мы вышли из машины и ступили на пакистанскую землю в теснине Хайбера, первый же пограничный чиновник приветствовал нас стихами Икбала.
Народ Пакистана воздвигает над прахом поэта большой красивый мавзолей, который еще не закончен. Однажды вечером мы направились в ту часть города, где на холме, с которого видно все разноцветное скопление построек Лахора разных столетий, возвышается мавзолей Икбала.
Это каменный прямоугольник, обложенный плитами с замечательной резьбой. Надо иметь настоящий талант большого мастера, чтобы так оживить камень, сделать воздушным каменный рисунок, вдохнуть жизнь в эти сложно переплетающиеся линии узора. При этом надо иметь сильную руку и безошибочный глаз.
— И сердце, тронутое поэтическим огнем, — сказал кто-то из присутствующих.
Пакистанцы любят образный язык, но эта фраза здесь не прозвучала преувеличенно.
Мавзолей не был еще закончен отделкой. Вокруг лежали глыбы камня, плиты с начатыми и незаконченными рисунками и барельефами.
Вечер был теплый, и теплота его заливала стены мавзолея, как легкая волна, набегающая на вечерний берег. Прямо перед мавзолеем подымал свои розоватые стены древний форт, в который вела высокая лестница с широкими ступенями.
За мавзолеем высились минареты старинной мечети. Еще дальше чуть видные шпили говорили о храме джайнов[9], где сейчас было только запустение, потому что он был разгромлен фанатиками-мусульманами и его верующие бежали в Сринагар.
Голуби, слетая с карнизов мечети, проносились над головой. Чтобы лучше видеть окрестности мавзолея, мы поднялись по лестнице и снова не могли не любоваться каменной резьбой окружавших нас плит.
— Но все-таки кто же этот прекрасный мастер, который так понимает душу камня?
— О, это один из лучших мастеров... Он работает день и ночь, чтобы скорей закончить мавзолей.
— Можно его видеть? Можно с ним поговорить?
— Конечно!
— Когда мы к нему пойдем?
— Это можно сделать сейчас. Он здесь, рядом с вами.
— Где же?!
— Оглянитесь направо.
— Я ничего не вижу, кроме какого-то человека, лежащего под одеялом.
— Это он и есть.
Мы сбежали со ступенек. Под сводчатой аркой прямо на улице, на деревянной кровати без матраца, лежал человек, исхудалый, со впалыми щеками, с глазами, в которых горел лихорадочный огонь. У ног его прямо на камнях сидела женщина в лохмотьях. Это была его жена.
Мимо этого мрачного ложа проходили прохожие, пробегали собаки, подымая облака пыли. Человек был так разбит припадком малярии, что лежал, как кусок коричневого дерева; рука свесилась, как неживая, почти касаясь земли.
