Борт его, хотя и невысокий, возвышался над ящиком, в котором стояли пограничники. Ясно, что надо было прыгать. Тут из ящика стали кричать: «Бросай чемоданы!»
Чемоданы полетели в ящик, который течение крутило как хотело, и только ловкость молодых пограничников, мастерски управлявших шестами, держала его на одном и том же от корабля расстоянии.
Я прыгнул, чувствуя, что сейчас желтая холодная железная вода сомкнется над моей головой, но, подпрыгнув в ящике, я должен был подивиться его крепости и устойчивости. Тогда я попытался сесть, но сесть было не на что. Прыгнул второй пассажир. Ящик направился к гряде камней.
Беря в ящик по два человека, пограничники доставляли их к началу цепи камней, таких скользких, как будто их специально намылили. Но и тут, балансируя руками и перебегая с камня на камень, мы достигли мола, и каждый вступивший на его доски попадал в объятия встречавших. И надо сказать, что эти объятия были нам приятны и дороги, потому что мы были наконец среди своих, среди советских людей, вернувшись домой после всяких приключений и треволнений.
Мы помахали нашему кораблю-легенде, продолжавшему свой рейс в Келиф, и сели в машины. Странно было видеть теперь афганский берег, пустой, покрытый камышами. Когда мы ехали и всматривались в него, мы уже не могли увидеть ни офицера, ни солдат, только верхушки высоких тополей говорили о том, что где-то там, среди пустынных тугаев, схоронились редкие кишлаки.
Мы въехали в Термез, и Термез встретил нас чистыми ровными улицами, множеством людей на улицах, садами и домами, в которых еще не зажигали огней. Декабрьское солнце светило, как летом под Москвой. Но главное, мы знали, что дорога наша кончена, что нашу усталость мы можем здесь обменять на бодрость, потому что чувство родины жило в нас, мы готовы были целоваться с каждым, приветствовавшим наше возвращение.
Мы вошли в гостеприимные светлые комнаты гостиницы, и сели за стол, и увидели телефон и постель. Мы сели за стол, как будто мы дома. Да, мы уже были дома!
Родина наша, Советский Союз! Я только что видел, как среди ночи, непроглядной ночи пустыни, засияли твои огни; не раз я встречал твои поля после равнин Венгрии, возвращаясь с юго-запада; не раз я приходил к твоей границе с севера, где зеленая фуражка пограничника сливалась с вечнозелеными соснами и елями; я плыл с запада, и жемчужная белая ночь приводила пароход через очарованные воды залива к твоим ленинградским неповторимым морским воротам; я летел с востока и глядел в бездонные воды Байкала и видел дымные облака тумана над богатырской Ангарой, ярость которой не могли укротить самые дикие морозы.
