— Именно. Пусть мне и неловко в этом признаваться, с какого-то времени я стал испытывать чувства лишь к человеческим женщинам.
Я молча допил то, что было у меня в бокале. Затем открыл пакет с рисовыми крекерами и арахисом и зачерпнул горсть.
— Вообще-то неловко это может быть.
— Да, на самом деле это очень неловко, ведь у меня обезьянье тело. Как можно ожидать, что человеческая женщина откликнется на мои потребности? Да и генетически это неверный шаг.
Я молча ждал продолжения. Обезьяна тщательно почесала за ухом, потом заговорила вновь:
— Поэтому, чтобы давать выход неутоленным чувствам, я вынужден был применять другой способ, мой собственный.
— Другой способ? Это какой же?
Морщина между обезьяньими бровями углубилась, а красное лицо, как мне показалось, чуть помрачнело.
— Вы не поверите, — ответила обезьяна. — Точнее, вряд ли поверите: но с некоторых пор я начал похищать имена женщин, которые мне нравились[3].
— Похищать имена?
— Да. Не знаю почему, но у меня с рождения имелась такая особая способность. Стоит захотеть — и я могу похитить и присвоить чье-нибудь имя.
В моей голове вновь завихрилось смятение.
— Ничего не понимаю, — сказал я. — Ты похищаешь чье-то имя, и этот кто-то своего имени полностью лишается?
— Нет, такого, чтобы человек лишился имени полностью, не бывает. Я похищаю лишь частицу имени, кусочек. Случается так, что имя становится легче по весу, уменьшается его толщина. Например, стоит солнцу спрятаться за тучку — и на столько же блекнет на земле человеческая тень. Бывает так, что человек сам никак не замечает этой потери, а просто ощущает некую странность.
— Но ведь есть и такие, кто замечает это сразу? Что часть их собственного имени похищена?
— Да, конечно, есть и такие — скажем, порой не могут вспомнить свое имя. Можете себе представить, насколько это неудобно и хлопотно. Бывает, свое имя перестают считать своим и в результате иногда случается нечто вроде кризиса самоопределения. И в таком виноват один я — это же я похитил имя того человека. Мне правда бывает стыдно, меня терзают муки совести. Однако понимая, что так делать нельзя, я не могу не воровать. Я не оправдываюсь — делать это мне велит допамин. Как будто голос звучит: «Ну что, давай, кради имя! По закону ты чист».
Скрестив руки на груди, я некоторое время смотрел на обезьяну. Допамин? Наконец, я промолвил:
— Выходит, ты похищаешь имена только женщин, которых любишь или хочешь?
— Именно. Не намерен я бесчинствовать и воровать имена всех подряд без разбору.
