Сестры отца — просто красавицы, умели хорошо готовить, но были ужасающе неряшливы. Поэтому при появлении гостей их не допускали до приготовления пищи. Они лишь наряжались и обслуживали гостей за столом.
Когда я приехал в Ташкент с родителями, все эти родственники уже были взрослыми и имели жен, мужей и детей. Только я, 11-летний пацан, мог выполнять поручения по дому. Мои двоюродные братья были или еще маленькие, или уже взрослые. Все работали, домой приходили вечером, по хозяйству помогали только по выходным дням. А потом многие ушли на фронт и не все вернулись.
С нашим домом граничили другие дома, образуя общий двор. В этих домах жили люди самых разных национальностей: узбеки, русские, украинцы, бухарские евреи и многие другие. Возле каждого дома, несмотря на то, что они стояли в центре города, были маленькие или большие садики с фруктовыми деревьями. Многие семьи держали скотину.
В каждой семье были свои кулинарные рецепты, но все они испытывали сильнейшее влияние среднеазиатской кухни. Местные жители принимали эвакуированных. Те долго не могли привыкнуть к местным блюдам. Первое время все жили по заведенному в Москве порядку: завтрак, обед, ужин; 1-е, 2-е, 3-е блюда. Но по мере расходования привезенных с собой продуктов менялись и уклад, и меню. Ели все, что удавалось достать, добыть, заработать. Но все блюда «окрашивались» Востоком. Даже обычная каша, чай, молоко — все менялось, приобретая особый «привкус» Ташкента.
Все, кто с нами приехал, стали жить у моего деда. Он был очень уважаемым человеком. Клан был очень большой, но дом — тоже, и комнат хватило на всех. Вечером все собирались за одним столом. Женщины — невестки моего деда, не работали, воспитывали детей и готовили, стирали, смотрели за скотиной. Главой семьи был мой дед.
Моя бабка была очень добра к детям, хорошо готовила, но слыла редкостной скандалисткой. Сутра она начинала ссоры с невестками, потом переходила на сыновей (правда, не на всех, был у нее один любимчик). Не ругалась она только с моей мамой и с дедом. С мамой потому, что та была очень независима и хороша собой, отличалась светлой северной красотой (родом она была из Олонецкой губернии), приехала из далекой Москвы, где бабка была один раз и мама ее очень хорошо принимала. А дед долго и терпеливо молчал, но и затем заворачивал спутницу жизни в одеяло по самый нос, только чтобы дышала. Через 30 минут бабушка успокаивалась. После такой процедуры она старалась деда временно не тревожить. Когда с невестками было покончено, она переходила на крышу, которая соединялась с соседскими. И если заборы между соседями были препятствием для бабки, как граница между государствами, то крышы из глины и самана не имели рубежей. Здесь сохли кизяки — навоз, перемешанный с саманом в виде лепешек. Это был хороший топливный материал. На крыше бабка спорила и ругалась со всеми соседями. Потом, обессилев, спускалась в комнаты и наводила там порядок, и только после этого начинала готовить, вернее, руководить процессом. Невестки уже приходили в себя, бабка, иссякнув, на время успокаивалась.
