Я все-таки не думаю, что для патриарха Кирилла лично идея коммунизма является «грандиозной» ценностью. Скорее всего трагедия в посткоммунистической РПЦ состоит в том, что если она не будет бить поклоны идее коммунизма, то в храм не придут богомольные старушки, у которых в «красном углу» портрет Сталина соседствует с образом Божьей матери. Но все-таки в этот, уже уходящий, юбилейный для дела Ленина и Троцкого год мы не столько спорили о сущности их идеалов, сколько о том, был ли на самом деле «советский человек». Понятно, что все мы, рожденные в СССР, были советскими людьми в том смысле, что жили в СССР и не имели права по собственной воле покинуть его. Но непонятно, насколько все мы и кто из нас был советским в том смысле, что всецело и до конца отдал душу идеалам Октября, идеалам Ленина и Троцкого.
Для одних участников прошедшего спора о плюсах и синусах Октября советскость была лишь маской, которую надевали каждое утро граждане СССР, выходя из дома на работу, а тем более – перед комсомольским, партийным и даже профсоюзным собранием. А другие участники спора о советскости были убеждены, что все-таки советская власть создала «новый тип личности», которого не знало ранее человечество. Жалко только, что Валерия Новодворская, которая ввела в политический обиход понятие «совок», так рано покинула нас. Она бы привнесла в дискуссию о советском человеке «искру» так не хватающего в наших спорах задора. Ничто так не вызывает гнев Геннадия Зюганова и идеологов КПРФ, как слово «совок». Правда, в силу «советской образованщины» Валерия Новодворская не знала, что ее «совка» с его леностью и прямотой мышления, с его долготерпением, детской доверчивостью к красивому слову, с его страхом «иметь собственное мнение» и с его параличом «индивидуальной инициативы», с его подменой жажды справедливости агрессией и завистью описали еще в 1917 году, до появления СССР, наши русские философы. В каком-то смысле самыми последовательными «совками» как раз и были идеологи радикальных реформ начала 1990-х, к которым принадлежала Валерия Новодворская. Все они жестко настаивали на том, что их новая демократическая Россия «ничего не должна брать из старой России», даже ее знания о русской душе и русском человеке.
Лично я во всех этих дискуссиях о советском человеке по традиции попытался «схулиганить» и напомнить, что наряду с теми, кто якобы верил в идеалы коммунизма, и теми, для кого слова о коммунизме были всего лишь привычной маской, кто на самом деле составлял большинство, были еще те, кто не хотел скрывать своего негативного отношения к советской системе. Конечно, это случалось на людях редко, но все-таки мне было суждено услышать разоблачение советскости как нового крепостничества публично. «Я нэ жинка! – кричала украинка-колхозница на товарищеском суде в ответ на обвинения ее бригадира в недостойном поведении. (Она, колхозница Мария, действительно подсунула своей соседке в „торбу“ с личными вещами кусок шланга, напоминая ей, что у нее нет мужа.) – Я нэ жинка, я рабыня! Чи может быть жинка с тымы порэпанными ногами!» Она при этом задрала свою юбку и показывала бригадиру свои сине-красные ноги в трещинах и снова кричала: «Я рабыня!»
