7
Тонкая-тонкая музыка разрезает мои размышления. Они отрываются от основы и превращаются в мыльные пузыри. Кто-то провёл на мне операцию. Какую-то мелочь удалил, какую-то добавил.
Над головой, так близко, что можно достать рукою, качается на райской ветке птичка размером не больше напёрстка. Даёт такой концерт, что Яша Хейфец мог бы позавидовать. И как в такой малявке уместился страдивариус вместе с маэстро?
На кладбище нельзя получать удовольствие. Пока я восхищаюсь, крошечный музыкант вертит гузкой и вдруг в утешение одаривает меня капелькой помёта…
1970
1
И тут, наверно, тоже подействовало что-то вроде закона гравитации:
Внезапно меня притянул к себе незнакомый, чужой город. В плане моего кругосветного путешествия этого города не было. Я не знал, как он называется, не знал даже, что такое творение вкраплено где-то в наш земной шар.
Всё произошло так:
Когда самолёт соскользнул с наклонного, косоглазого неба на гладкую столешницу посадочной полосы, чтобы на промежуточной посадке выпустить несколько пассажиров и перед долгим перелётом через океан хлебнуть бензина или ещё чего покрепче — я ни с того ни с сего схватил сумку и, словно в трансе, рванулся к выходу.
Чудом выбрался из высокого, прозрачного аэропорта, где люди копошились, будто мухи, накрытые огромным перевёрнутым стаканом.
Не попрощавшись, я оставил в самолёте попутчицу, прекрасную дочь Бенгалии с мерцающим рубином меж тонких, изящных бровей.
И ещё я оставил в самолёте полдня жизни. Кто знает, вернёт ли мне вечность эту потерю.
Вскакиваю в первое попавшееся такси и говорю китайцу со скуластым, как у мумии, лицом:
— На главную улицу!
Пока мы плыли к главной улице, которой на самом деле нигде нет, как нет нигде главного человека, машину стремительно рассекли два чёрных ножа оплавленного солнцем самолёта, в брюхе у которого задохнулись мои полдня.
На бесконечной, узкой, словно голубоватая вена, главной улице я велел шофёру остановиться у почтамта.
По календарю была весна, но мне казалось: сейчас пятое время года. Четыре сезона, как четыре тележных колеса, соскочили с осей и укатились к чёртовой матери. Остался только пятый: избитая кнутом лошадь.
Цвет сумерек, когда луна принимает у солнца пост над землёй, колыхался в душном воздухе между домами.
Узкая улица была усажена деревьями, выложенные мозаикой из толчёных ракушек тротуары кишели народом. На деревьях висели плоды, похожие на налитых соком птиц.
