— А вот и я! Ты ещё не соскучилась? — стремительно ворвался в палату анестезиолог, сбив голубя открывшейся дверью.
Ошарашенный неожиданной расправой, голубь отчаянно замахал крыльями и вылетел вон.
— Видимо, мало тебе одной беды, так жди другую, — пробормотал врач, задумчиво глядя на Соню.
— Вы что-то сказали?
— Я?.. Да нет! Это просто мысли вслух. Вот, принес тебе кое-что. Прими, пока от боли не загнулась, — и он протянул ей таблетку. — Только без воды. Тебе нельзя.
Соне показалось, что сухая таблетка застряла у неё где-то посередине горла.
— Ну что? Действует? — нетерпеливо спросил он. — А теперь встань и подойди к окну.
— Зачем?! Я не могу даже пошевелиться от боли.
— Потерпи, обезболивающее уже начало действовать… Вставай же! Так надо!
Он помог ей подняться. Соня, превозмогая раздирающую её в клочья боль, держась одной дрожащей рукой за спинки кроватей, а другой за живот, на котором, казалось, сейчас разойдутся швы и все кишки повылезают наружу, еле дотащила безвольное измученное тело до окна.
— А теперь посмотри вниз, — довольно улыбнулся врач. — Что видишь?
Соня выглянула в окно и увидела там, внизу, мужа. Весёлого, жизнерадостного, словно вернувшегося с приятной вечеринки. Ни тени волнения, сопереживания, ни единого намёка на горькую потерю. Да ещё с букетом цветов… С чем Фёдор её поздравлял — с потерей ребёнка?! Как же так?! Неужели он не понимает её страданий?.. Действительно, не понимает. И никогда не поймёт… Потому что у него уже есть ребёнок.
— Помаши ему. И не спрашивай, зачем. Так надо! — приказал врач.
Соня, поражённая увиденным, казалось, совсем утратила какую-либо способность действовать осознанно. Сейчас она словно заведённая на ключик механическая кукла. И будет двигаться, пока завод не кончится.
Она подняла руку и помахала мужу. Сквозь пелену набегающих слёз увидела, как тот радостно поднял букет, затем другой рукой изобразил кольцо из большого и указательного пальцев, что означало «окей»… Вот только чей это жест? Если американский, то «всё в порядке, ты молодец, хорошо держишься, умница». Если французский или бельгийский, то это уже оскорбление — «ты ноль, ничтожество».
Учитывая сложный и замысловатый характер Фёдора, можно с большей долей вероятности предположить, что он использовал оба значения жеста, по принципу «два пишем, два на ум кладём». Да, она ничтожество, потому что снова не смогла выносить ребёнка. Потому что снова оказалась несостоятельной в самом главном предназначении женщины. Она — никто, полнейший ноль, не достойный даже сочувствия… Но она же и молодец: хорошо держится, даже по палате уже скачет, значит, не очень-то и переживает, а может — хотя Фёдор, скорее всего, в этом не сознается, — и вовсе теперь избавится от мыслей снова забеременеть.
