— А Я так не думаю. Приобретая внешнюю или внутреннюю оригинальность, мы выделяемся из масс серого населения. Да пусть мы и попадаем тем самым в другие массы, но эти массы уже имеют цвет и… — она начала с ярым рвением доказывать свою абсолютно бестолковую точку зрения, которая меня ну вообще никак не интересовала.
Слушать этот провинциальный бред мне не хотелось. Я машинально сильно зажмурил глаза, желая точно так же зажмурить и свои уши, что бы ничего подобного не слышать. Как жаль, что моё тело не способно на это.
Заметив моё странное поведение, Кира осеклась. Наверно, поняла, что её мнение по этой теме меня не волнует.
— Том, а может в шахматы? Я умею, а ты умеешь?
— Да, давай сыграем.
Играть, если честно, не очень-то хотелось, но согласился как-то машинально. Для меня, в принципе, было естественным, сначала согласится, а потом подумать о том, на что Я подписался.
В шахматы она играла довольно неплохо. Съев в самом начале пару моих пешек, она разбудила во мне реальный интерес к игре, которого Я не испытывал при игре с тем пареньком. Я внимательно следил за игрой, пытаясь уловить все детали происходящего.
На время игры Я почувствовал себя великим стратегом-полководцем, просчитывающим в бою на два-три хода вперёд. Я долго думал, куда передвинуть фигуру при каждом следующем ходе и с нетерпением ждал ответной реакции своего противника. Кире же, вроде как, было на игру всё равно. Она, недолго думая над стратегией, быстро и небрежно шагала вперёд, фигуру за фигурой поедая мою армию. Это меня раздражало. Лимит времени затраченного мною на обдумывание ходов увеличился вдвое, Я не мог проиграть. Наглости Киры же не было границ. Она, без особого интереса к происходящему, свободно рассказывала мне какой-то бред, который Я не хотел слышать. Она рассказывала, что приехала из города Волжского, что в Волгоградской области. Рассказывала о своём брате, о знакомых из общаги, где она сейчас живёт и прочую чепуху, до которой мне не было дела. Как она так может? Как у неё только хватает наглости рассказывать о старухе комендантше и поедать моего слона. Что-то внутри меня начало закипать.
Гневливым характером Я никогда не славился. Напротив, ребёнком Я рос вполне обычным, спокойным. Буйным нравом в среде ровесников Я тоже не отличался. Наоборот, привычнее было проглотить горькую обиду, нежели дать сдачи. Опять же авторитетом во дворе пользоваться мне тоже не приходилось. Любой, кто был хоть немного посильнее или понаглее меня, считал за святую обязанность стукнуть в сушку и обозвать «япошкой» или «косоглазым». Дети часто бывают жестоки. И суровые школьные времена как-то сами собой научили меня подстраиваться под окружающих, улавливать тонкие нити чужих мыслей, цепляться за них и менять свой образ.
