Все кони как взбесились, вырвали поводья и галопом рванули к берегу, но опора под ногами таяла слишком быстро, и вытаскивать копыта из киселеобразного сыпучего льда было всё сложнее. И чем ближе был берег, тем быстрее лошади застревали и тонули в ледяном песке. Все участники экспедиции так же бросились врассыпную, самые отчаянные пытались сохранить припасы, но тяжёлые сумки топили своих спасителей ещё быстрее.
Еремей с ужасом посмотрел на свои ноги. Валенки сильно намокли и как будто уходили в снег. Мелкие льдинки, вперемешку с густой кисельно-образной водой, затягивали стопы под его весом.
— Еремей Иванович! — женский испуганный крик вывел его из ступора.
Он поднял глаза и увидел, как Клавдия Степановна утопла по оба бедра в жидком льду где-то посередине реки, возможно пытаясь добежать до него. Стараясь выдернуть ноги из сковавшей её жижи, она опиралась на ружьё, которое использовала как посох.
Обернувшись назад, Еремей посмотрел на берег, до него оставалось метров сто, до Клавдии Степановны, примерно столько же.
Он закрыл глаза, все звуки обострились, они, как сотни иголок, били в самый центр его разума, визгом лощадей, лаем собак, криком испуганных солдат, мольбой Клавдии Степановны о спасении.
Еремей открыл глаза и резким движением через голову скинул тяжёлый меховой тулуп вместе с рюкзаком, вылез из мокрых валенок и, ступая на снег толстыми, шерстяными носками быстро побежал в сторону берега. Без лишнего груза он мгновенно, как когда-то в школе, за несколько секунд пересёк стометровку и лицом рухнул в снег на берегу уже той стороны реки. Крепко прижав руки к ушам, он кричал в землю, чтобы заглушить несущиеся к нему со всех сторон мольбы страха, источаемые человеческим и животным желанием жить. «Для стыда и самотерзания ещё будет время», — говорил Еремею спокойный внутренний шёпот, «нужно только провалиться сквозь этот снег, как можно глубже, к чёрной обледенелой земле, чтобы никто из людей не видел тебя таким, какой ты есть, чтобы не дай Бог никто не сообщил твоей жене, какой ты на самом деле, и уж тем более твоим родителям».
Прошла вечность, может чуть больше, скорее всего, минут десять, целых десять минут. От тепла тела снег на носках Еремея растаял, пропитался в шерсть и снова застыл. Пальцы на руках, которые были прижаты к ушам, Еремей не чувствовал, вполне возможно что они посинели от холода.
Что-то прошлось по его волосам, потом по лбу и снова по волосам. Гладкий язык и тёплая слюна на лице. Еремей открыл глаза и увидел нависающую над собой одну из собак-волкодавов. Она глубоко дышала и смотрела вдаль, на гладь замёрзшей реки. Еремей оторвал примёрзшие к ушам руки и прислушался.
