Кому Москва красная, кому Москва весенняя — разрисованная альдегидами шестигранныхъ фломастеровъ.
Дымъ кальяна въ прохладѣ индійскаго ресторана, зелень травъ заститъ сырую землю по пути въ аэропортъ; деревьевъ кожа и молодая поросль хвойныхъ.
— Ты знаешь… Ты единственный мужчина, чьё превосходство чувствую.
— Знаю.
— Мнѣ тебя не хватаетъ.
— Знаю и это.
Подъ дикой крапивой горсть самоцвѣта; жжётся.
Уѣхалъ. Ты одна осталась.
Приборная панель видна отчётливо, даль — нѣтъ (только шлагбаумъ).
Лѣсъ тьму сгущаетъ (быстрѣе, чѣмъ это дѣлаетъ вечеръ).
Уѣхалъ за край: пчёлъ растить, снытью любоваться, вьюнками.
— Это правда.
— Это совсѣмъ не красиво.
— Тѣмъ не менѣе — правда.
Квасникъ квасъ хранитъ. Тарелка съ творогомъ. Чёрныхъ хлѣбъ — по-русски чёренъ, полонъ прѣлью травъ (луговыхъ, банныхъ). Поверхъ соль съ мёдомъ. Соты.
Зелёные оттѣнки сѣраго… ступенью, отъ кроны къ кронѣ.
Горькая полынь — горше жизни, горше млечнаго сока и слёзъ твоихъ. Надежды яма горечи горькой полна. Разстроена ты, порвались колготы изъ дедерона.
— Что у тебя на сердцѣ?
— Знать бы.
— Ты пріятно говоришь на шведскомъ.
— И трёхъ ночей мало.
Твоя красота — красота дипкорпуса: сапфиры по бархату, скулы. Грудь.
Полѣ волнъ крапивъ за представительствомъ. Музыка между.
Ёлочные шары висмутомъ переливаются, омутомъ кобальта зовутъ… кристалломъ купороса. Дремучій лѣсъ изъ ёлки простёртъ за кресломъ сразу (чащоба его фасетчата, словно стрекозъ глаза). Тамъ шары въ цвѣтъ купальницамъ, тамъ избушки дягиля патокой, медвѣжатъ рядъ.
Глубина зимы въ полной мѣрѣ, раскрывается въ семидесятыхъ числахъ декабря: свѣтъ изъ-подъ двери разслабляетъ всё больше и больше, норовишь уснуть; а изъ-подъ шторъ спальныхъ снѣгъ сыплетъ много, до середины наметаетъ.
— И въ школу утромъ не идти; не надо.
Если неспѣшно выпускать воздухъ черезъ носъ, то появится звукъ вьюги.
— Будто вьюга.
— Закрой глаза.
— А діафильмъ?
* * *
Изъ Калинина кружка съ гербомъ (чуждымъ орломъ, конечно же, не тѣмъ), чугунокъ червоннымъ сѣятелемъ набитъ. Лёгъ свинцомъ фонарный свѣтъ на портьеры гостиной.
Раньше макулатуру собирали, а книжный былъ на улицѣ Кирова (самъ Кировъ жилъ по-сосѣдству, зима перетекала плавно въ зиму, въ шифоньерѣ висѣла очень тёплая шуба и кухонныя занавѣски скрывали паръ свеклы къ празднику).
— Съ горки кататься идёмъ?
— Пусть валенки просохнутъ.
Въ хрусталѣ мандарины, дождь подъ столомъ, закатился колпачокъ изъ-подъ жёлтыхъ и круглыхъ пилюль. Сиропъ шиповника вотъ, коробка пирожныхъ съ прозрачнымъ верхомъ.
