4.
Стучусь к Андрюхе. Звонок не работает. Барабаню ногой со всей силы, пробивая до дыр тупым массивным ботинком фанерную дверь. Заглядываю в дыру — темно, все без движения. Вдруг дверь дергается и открывается, вижу настороженный глаз.
— Тебе чего?
— Андрей дома?
— А, Андрей, — дверь раскрывается шире, появляется вспухшее, болезненно серое лицо, — Зайди.
Я протискиваюсь внутрь, по-прежнему, темно, еще темнее, когда закрывается за мной дверь. Я знаю, ничего теперь не стоит огреть меня кочергой, выскрести из карманов деньги, снять куртку, ботинки, джинсы, для верности всадить мне в сердце нож, а потом, пропив мои деньги, продав мои вещи, срезать с моего тела мясо и стоять на углу у аптеки и предлагать прохожим под видом только что освежеванной свиньи. Вот идет моя бабушка, она останавливается и покупает, варит из меня суп, ждет, когда я вернусь из школы. Я поем и, быть может, попрошу добавки.
Но ничего такого не случается, открывается еще одна дверь, я попадаю в прихожую, чуть не наступаю в собачье дерьмо, которое лежит прямо на пороге, собака тут же, прыгает мне и радуется, и для полной картины, от радости мочится.
Тусклый свет добирается с кухни. А это болезненное существо, по всей видимости, женщина, сгорбившись, кутаясь в грязный халат, медленно уходит на свет. Меня поражают её белые в содранных болячках руки, поражает её худоба. Я обалдевший все так же стою без движения, только у ног извивается лохматая грязная собака. Я честно, такого не ожидал.
— Извините, Андрей дома?
Но никто мне не отвечает.
В квартире гробовая тишина, я иду по коридору, вижу перед собой дверь, еще две двери по каждую руку, мне кажется, что дверь в андрюхину комнату слева, я приоткрываю её, вижу кровать, на ней в груде грязного тряпья спит человек, прямо в одежде, только ширинка расстегнута и видно отсутствие нижнего белья, в воздухе стоит тяжелый запах перегара, я распахиваю дверь шире, передо мной окно, перед ним еще одна кровать, и хотя на ней такой же грудой лежит всякое тряпье, видны скомканные серые простыни — на ней нет никого. Больше в комнате нет ничего, на противоположной первой кровати стене виден след стоявшего здесь шкафа, в углу навалены платья и пальто, какие-то советские книги. Человек на кровати ворочается и открывает глаза, смотрит на меня невидящим взглядом, кожа лица отчетливо желтая.
— Андрей здесь? — спрашиваю.
Но лицо искривляется, глаза в мучении закрываются. Мне не отвечают. Я прикрываю дверь.
